Я начала ругать себя за то, что поддалась на уговоры, согласилась поехать на незнакомую мне дачу, не зная человека и его круг. Как-то все получилось очень быстро. Почувствовала себя как в ловушке – удовольствия от вечера не получала, но и покинуть дом не могла.

«Как бы уехать отсюда?» – мысли вереницей крутились у меня в голове.

Я сознавала, что ситуация безвыходная. Своим ходом мне оттуда было не выбраться. «В любом случае придется ждать, пока кто-то с машиной не соберется возвращаться в город. Попросить взять меня с собой», – подумала я.

Решила при первой возможности выяснить у адвоката, сидящего справа от меня, когда он собирается уезжать, и напроситься в попутчицы.

Когда Нолик в очередной раз выпустил нецензурную тираду и гости залились хохотом, я решила больше не напрягаться и не делать вид, что мне смешно. Поскольку я оказалась единственной, кто перестал реагировать на его «репризы», Нолик сразу заметил это. Комично сделал «страшные глаза» и сурово спросил меня:

– А ты почему не смеешься? Что, не смешно?

Я подумала, что терять мне, собственно, нечего, я никому ничего не должна. Улыбнулась и ответила ему полушутливо-полусерьезно:

– Нет, не смешно. Мне, скорее, жаль, что человек с такими умными и красивыми глазами вынужден выражать свои мысли не иначе, как матом.

Установилась «гробовая» тишина. Все застыли, впившись в меня глазами, казалось, не веря своим ушам.

Я понимала, что моя реплика могла очень не понравиться хозяину дома – «кто эта незнакомая девица, непонятно как затесавшаяся в его привычную компанию, чтобы делать ему замечания?» Но в юности я была настолько цельной, непосредственной и бесстрашной натурой, что каждый раз, когда верила в правоту своих мыслей и принципов, высказывалась без обиняков.

Конечно, Нолик мог мне резко ответить, «поперчив» свои слова «художественным матерком», мол: «…не нравится – тебя никто здесь не держит!». И тогда мне пришлось бы встать и направиться к двери, уходить в темноте через лес к железнодорожной станции. Так как я не была настолько наивной, чтобы не понимать, что никто не прервет веселую вечеринку, чтобы довезти меня до электрички, даже активно флиртующий со мной адвокат.

Я была готова ко всему.

Тишину прервал Наум. В первый момент он, как и все остальные, застыл после моих слов. С изумлением уставился на меня, как будто недоумевая: «Как посмела?!». Но затем очень быстро пришел в себя, громко и непринужденно рассмеялся:

– Вот это мне нравится! Молодец! Давай за тебя! – Он поднял бокал, пристально, «со значением» глядя мне в глаза.

Нолик, как и большинство умных творческих людей, обладал счастливой способностью сглаживать «острые углы», превращая все в шутку.

Веселье продолжилось как ни в чем не бывало, но я заметила, что наш талантливый поэт стал гораздо щепетильнее в выражениях.

После ужина все перешли в гостиную, где стояло старинное пианино. Максим сел за него и начал играть и напевать свои песни. Все подтянулись к нему, принялись азартно подпевать.

Тут впервые в моем сердце начал таять лед. Я очень чувствительна к музыке – сама в детстве пять лет занималась на фортепиано. Стала вторить остальным, хотя совсем не знала его песен, а больше догадывалась – по мелодии и по ритму.

Не знала также, что он был автором музыки к фильму «Д’Артаньян и три мушкетера». Его как раз в то время показывали по телевидению. Телевизора у меня тогда не было, но каждый вечер я слышала из своей комнаты у соседей задорное «пора-пора-порадуемся», которым начиналась и заканчивалась каждая серия. Теперь, когда Максим исполнил эту песню, я все поняла.

Возникло какое-то чувство признательности, что ли, за его красивые песни из этого сериала.

После «сеанса караоке» Нолик включил магнитофон и начались танцы.

Я всегда очень любила танцевать – это было одним из моих хобби. Поэтому танцевала со всеми мужчинами без разбору, полностью отдаваясь музыке.

Но все еще продолжала немного сторониться Максима. Странное дело… Помню, что на этом этапе он начал одновременно притягивать и отталкивать меня.

Когда я чувствовала на себе его взгляд, чувствовала, что он собирается подойти и пригласить меня, то сразу сама предлагала потанцевать любому, находящемуся рядом со мной молодому человеку. Почему? Я и сама не понимала. Возможно, это моя интуиция предостерегала меня. Или инстинкт самосохранения?

Но все же в самом конце вечера, когда я в какой-то момент оказалась одна, Максим приблизился и пригласил меня на танец. Это было сделано очень мягко. Уже не раздумывая, я встала и начала с ним «slow».

Максим завел приятный ненавязчивый разговор, сделал мне комплимент. Не столько мне, сколько моему свитеру. Довольно оригинально – в отличие от заезженных стандартов ухаживания. Но, наверно, именно это позабавило и раскрепостило меня. Меня всегда смешило и немного утомляло, когда молодые люди, в попытках завоевания девушки, произносили банальные оды про «необыкновенно красивые» глаза и «шелковые» волосы.

«Какой у вас красивый, нежный свитер», – вкрадчиво сказал мне Максим. Он немного отстранился, окидывая его взглядом, продолжая держать меня за руки и окутывая меня теплым проникновенным взглядом. Мы встретились глазами, одновременно улыбнулись друг другу. Мне вдруг стало легко.

А мой свитер и мне самой очень нравился. В ту нелегкую во многих отношениях эпоху в магазинах «приличной» одежды не было, качественные вещи были дефицитом. Люди покупали и перекупали вещи с рук. Я приобрела этот свитер у одного фарцовщика, пожертвовав половину зарплаты. «Ну ничего, сэкономлю на еде, буду тоньше, стройнее» – как обычно в таких случаях, решила я. Так он мне понравился – белый, пушистый, из синтетической, но очень мягкой нити, похожий на оренбурский пуховый платок. С огромным воротником «трубой», который я укладывала, заворачивала каждый раз по-разному. В тот вечер свитер удачно сочетался с черными бархатными брюками, обтягивающими мои ноги.

Максим называл меня на «вы», и мне нравилось, что он не фамильярничал и не упрощал манеры, стремясь сократить дистанцию. Несомненно, он почувствовал мою отстраненность и поэтому приближался ко мне очень медленно и осторожно. Держался уважительно и даже не пытался прижать меня к себе или сделать какой-либо другой двусмысленный жест. Он лишь слегка провел рукой по моему предплечью, говоря о «красоте» свитера.

Лариса сидела на подоконнике, наблюдая за нами, загадочно улыбалась мне.

Вечер затянулся, время было позднее, все устали – перевалило за два часа.

Я села в кресло, размышляя, где мне придется провести остаток ночи. Максим остался стоять рядом, время от времени бросая невинные шутки.

В зал вошел Нолик. Увидев Максима рядом со мной, он многозначительно подмигнул ему.

– Нина хорошая девушка, советую тебе обратить внимание!

Максим мгновенно отреагировал, рассмеялся:

– А я уже обратил!

Обведя всех пристальным, своим немного «магическим» взглядом, не минуя и меня, Наум выразительно сообщил, что его «комната находится на втором этаже налево», и удалился.

Люди стали расходиться «по парочкам», удаляться. Наверху было немало свободных комнат.

Я заметила, что Лариса тоже куда-то вышла, не смогла обсудить с ней вопрос ночевки.

Максим повернулся ко мне и снова очень мягко сказал, глядя мне прямо в глаза:

– Уже поздно. Вы, наверно, устали? Давайте я найду где поспать?

Это было сказано так просто и спокойно, дружелюбно, что я вдруг почувствовала к нему доверие. Такое же внезапное и необъяснимое, как и прежняя отстраненность. Мне казалось, что он был совершенно искренен. С этим во мне пропала защитная реакция – теперь я ждала от него только добра.

Мы поднялись на второй этаж. Максим осторожно прозондировал обстановку, прислушиваясь, есть ли звуки за каждой дверью. Одна спальня оставалась свободной, и мы устроились там.

Сели напротив друг друга на стулья возле кровати, и начался долгий и, как мне показалось, очень долгий разговор – обо всем на свете. Макс рассказывал о себе, о своем творчестве, об отце, о своем детстве, о его неудачных женитьбах.