− Да, Анечка, как видишь, я живой, − прохрипел он старческим надтреснутым голосом. − Не удалось Кирюшке меня прикончить. Зато обобрал до нитки. Так что живу здесь, на деньги четвертой жены Элен, француженки, семидесяти пяти лет. Молюсь тут о здравии моей Елены, чтобы не умерла раньше меня, а то стану нищим бомжом. А сейчас нам с ней ничего друг от друга не нужно. Так, по-стариковски доживаем, оба одинокие, брошенные детьми.

− Сочувствую, Лаврентий, − чуть не плача прошептала Аня.

− Ты прости меня, Анечка, − с трудом произнес старик. − Дурно я с тобой поступил. Но! − он поднял мутные глаза, в глубине зрачков сверкнуло на миг нечто молодецкое. − Насчет последней в жизни любви я был прав. После тебя, милое создание, я уже никого не любил. Будто сердце окаменело. Прости меня... − и зашаркал прочь.

− У вас все нормально? − спросил Озаз, провожая старика глазами. Аня молча кивнула. − А теперь куда, моя госпожа?

− В кафе "Клозери де Лила".

Автомобиль на предельной скорости мчался по бульвару Сен-Мишель. За окном проносились дома с крошечными балкончиками, деревья, кафе, магазины, площади, вот слева Сорбонна, справа Люксембургский парк, Сена дважды блеснула радужной водичкой... Аня же почти ничего не видела. Так, что-то мелькало − мимо глаз, мимо сознания.

В голове который раз билась мысль: как же так, в поселке среди бараков маленькая Аня всюду видела дворцы, а здесь, среди дворцов она представляет себя на кладбище. Да, на комфортном убранном кладбище с величественными гранитными надгробиями, где среди могил снуют темноликие уборщики и жирные крысы.

Чтобы отогнать видение, она упрямо держала молитву, что срезало пики страстей, только новые впечатления теснили со всех сторон, привнося горечь и чужестранность. Девушка вспомнила Народную бабушку, несчастного старика Лаврентия, его непутевого сына. Ей очень хотелось поплакать, пожалеть, она из последних сил боролась с собой, чтобы не разрыдаться, но нельзя − впереди встреча с Сережей-маленьким. Не хватало еще появиться перед дружочком детства с зареванным лицом...

− А вот и ваше кафе! − сухо произнес Озаз. − Тут всё рядом.

Дверца роскошного лимузина, стоящего перед входом в кафе, открылась. Из салона выступил вальяжный господин, протянул Озазу крупную купюру, а девушке − обе руки и опять же по-русски торжественно произнес:

− Анечка, дорогая, здравствуй! Как же ты прекрасна! − Подхватил ручку Ани и запечатлел галантный поцелуй.

− Сережа, да тебя не узнать! − воскликнула она. − Я тоже рада тебя видеть! Ух, какой ты!

Водитель такси разочарованно взвыл, автомобиль взвизгнул шинами и пулей скрылся за поворотом.

− Ты, я вижу, не одного меня очаровала в Париже, − улыбнулся Сергей. − Ну ладно, давай-ка войдем в ресторан, пока тебя кто-нибудь не украл.

Они вошли под арку, увитую виноградными листьями, в глубине садика над стеклянным входом по низу навеса по зеленому фону белели до боли знакомые буквы: "La Closerie des Lilas". Внутри царил полумрак в бордовых тонах. По стенам висели картины с подсветкой. Аня приблизилась к портрету, пейзажу, аляповатой абстракции, разочарованно вздохнула, едва слышно проворчав: "да что же это такое, одна халтура".

− Кстати, почему ресторан? − спросила Аня, присев на мягкое кожаное сидение стула, заботливо отодвинутого, затем придвинутого галантным кавалером. − Это же вроде всегда было кафе!

− Да тут под старинной вывеской понастроили много чего: и пивной бар, и кафе, и ресторан и... что-то еще. Французы на своей истории научились неплохо зарабатывать, такие купоны стригут, мало не покажется. Но, хватит о них. Аня, все эти годы я только о тебе и думал, мечтал.

− Лялечка Коэн рассказывала, что ты женился? − осадила разгоряченного кавалера Аня. − Что папа тебе галерею подарил? Что ты нынче почтенный господин?

− Знаешь, Аня, я бы все отдал за вот эту ручку, − он положил тонкую холодную ладонь на горячую кисть Ани, − чтобы всю оставшуюся жизнь держать ее в своих ладонях. − Аня опустила глаза, мягко вывернула кисть и придвинула ближе к себе. Сергей смущенно откашлялся. − Прости... У меня к тебе, собственно, деловой разговор. Но прежде, я должен тебе кое в чем признаться и попросить прощения.

"Что за день такой, − подумала Аня, чувствуя неприятный холодок вдоль позвоночника, − все мужчины взялись просить у меня прощения, будто специально поджидали момент прибытия".

− Давай, говори, чего уж там, − усмехнулась она, отхлебывая луковый суп, только что поставленный перед ней официантом. − Прости, очень кушать хочется. Последний раз ела вчера утром.

− Бонапети, ешь на здоровье! − воскликнул он, потом через паузу с кашлем в ладонь произнес: − Ты помнишь, письма на желтой бумаге, которые получала там, в Энергетике? Это я писал. Прости.

− А знаешь, я ведь нашла того самого автора, у которого ты свистнул тексты. И встретилась... Так что, спасибо тебе! Все к лучшему.

Сергей опустил глаза и вздохнул.

− Это не всё. Кирилла дважды избивал я, одевшись в черное трико и маску. Дубиной, сзади, чтобы не мог ответить... Очень ревновал!

− Подумаешь, я тоже лупила и его, и папочку. Заслужили! Все нормально. Дальше?

− Когда отец устроил мне галерею, я своего агента послал в наш поселок Энергетик, в нашу художку. Он сообщил, что увидел на стенде твой триптих − это было нечто восхитительное! Меня опять задушила ревность. Ведь ты изобразила своего Сероглазого короля. Он мне сообщил об этом по телефону. Я заставил его стащить триптих со стенда и привезти сюда.

− Ничего страшного, я потом еще пять авторских копий написала. Говорят, не хуже.

− Слушай, Аня, ты что, совсем не интересуешься судьбой своих картин? − Сергей с крайним удивлением выпучил глаза. Аня только что обратила внимание, что "ботанические" очки с лица пропали, а визави глядит на нее сквозь гламурно-синие линзы, а-ля Ален Делон. ...Который в недавнем интервью выразил желание поскорей закончить жизнь: люди стали злыми, кино − тупым, возлюбленную так и не встретил, всё надоело. Бедный, старый Алик!

− Ну почему совсем... не интересуюсь... − протянула она, почесав лоб согнутым пальцем. − Хотя да, конечно, трястись над картинами, как Плюшкин над скарбом, ну, там, рекламировать, продвигать − точно не для меня. А что, дружок сердешный, ты и тут подсуетился?

− Ага, − шмыгнул мсье носом, как нашкодивший мальчишка. − Именно подсуетился. Во-первых, я выставил триптих у себя в галерее. Ты знаешь, к нему выстраивались очереди, как в свое время к Сикстинской мадонне. Из меркантильных соображений, или, если хочешь, из чисто мальчишеского хулиганства, повесил ценник − с такой ценой, что сам себе удивился − миллион евро!

− Ничего себе! − сказала Аня, придвигая к себе тарелку с медальонами из седла барашка. − Прости, Сереженька, очень проголодалась. − И что? Нашелся сумасшедший?

− Да, нашелся. Только не сумасшедший, а весьма уважаемый коллекционер живописи. У него собственная частная галерея, только не на продажу, а для себя, любимого. И предложил он целых два миллиона. А еще спросил, кто автор, где живет и можно ли ему заказать нечто подобное по более высокой цене.

− И ты послал своего воришку ко мне за очередным траншем!

− Да, − Сергей от стыда опустил лицо чуть ли не свою тарелку с огромными улитками. − Прости. Тот самый агент поехал к тебе и попросту выкрал почти все твои картины. По дипломатическому паспорту, провез мимо таможни и вывез в Париж. Я их снова выставил в галерее, чтобы поднять в цене. Успех повторился. А подхлестнула триумф кража, о которой писали все гламурные издания, особенно узнав, что они застрахованы на бешеную сумму.

− Ну, ты, дружок, и замахнулся! − Она уже проглотила восхитительную баранину, удивительно нежную и сочную, и придвинула к себе замысловатый десерт, похожий на айсберг, облитый шоколадом. − Да ты у нас настоящая акула капитализма!

− Я конечно, дурно с тобой поступил...

"Кажется эту фразу я уже сегодня слышала, − подумала Аня, погружая десертную ложку в нежную сливочную пену. − Все-таки умеют французы прилично накормить. Интересно, сколько это у них стоит, хватит ли у меня денег? В случае чего у Сережи взаймы стрельну".