- Отличный арбузик! Мама родная! Вот это да! Аж как шампанское пенится! Рецепт напишешь? - смачно хлюпая, громко чавкая, нахваливала угощенье Таня.
Аня, извинившись, занималась акварельной отмывкой проекта "Кафе на 50 посадочных мест". Буквально на глазах черно-белый фасад превращался в живую объемную картинку.
- Здоровская кафешка получается, - комментировала Таня, - если такую построят, я точняком там с парнями тусоваться буду. А что насчет триптиха, Ань? Неужели тебя не бесит, что его стащили?
- Нет, я для себя еще написала, даже лучше.
- Да? Так давай, повесим в художке! Ты о людях тоже подумай, им же нравится.
- Хорошо, сейчас только отмывку закончу, а то не так высохнет, и лист будет испорчен.
Завершив работу над курсовым проектом, Аня спустилась в свой запасник, выбрала последнюю авторскую копию триптиха. В последний раз глянула, байковой тряпочкой вытерла пыль и вынесла пред очи подруги.
- Анечка, да что же это тако-о-ое! - завыла Таня по-бабьи. - Как можно эдакую красотищу в подвале держать! Да этот вариант даже лучше прежнего. Вон, на боковинах какие красивые прозрачные церкви, золотой крест на горизонте - не было же этого! Эх, Анька, завидую тебе, знаю, что плохо, но завидую белой завистью. Ничего даже близко у меня не получится ни в жисть. А ты, дуреха, в подвал ее... Короче, забираю и несу в художку. Всё, и не возникай! Я там еще арбуз не доела, можно с собой прихватить?
На празднике Дня города играла музыка, толпы нарядных горожан танцевали прямо на улицах, пели песни. С лотков продавали бутерброды с осетриной и чешское пиво - всё местного производства, правда, появлялось это богатство на прилавках только по большим праздникам. На центральной площади построили сцену с тремя павильонами для важных гостей. Пригласил на сцену Аню сам глава администрации. Звонким, хорошо поставленным голосом комсомольской активистки, Аня поздравила горожан с праздником и пожелала художникам и спортсменам творческих побед. По тому, как ей рукоплескали, как кричали во всё горло подвыпившие горожане, можно было понять, что ее не забыли, ее ценят и любят.
После выступления Аню пригласили в павильон, угостили шампанским. Девушка была нарасхват, её поздравляли, хвалили, целовали-обнимали, приглашали в круиз по реке... Наконец, за тонкими стенами павильона раздался протяжный гром - это рок-группа взяла первые аккорды на гитарах. Руководство несколько ошалело, и Аню оставили в покое. Она было направилась к выходу, но тут на ее плечо легла большая теплая рука, пахнуло дорогим парфюмом. Девушка оглянулась - ей улыбался самый красивый мужчина из числа руководства города.
- Разрешите представиться, Анечка, - он изящно поцеловал даме ручку, - Лаврентий Маркович, для вас, милая барышня, просто Лаврентий.
- Очень приятно, - вежливо протянула дама, слегка присела, обозначив книксен.
- Позвольте пригласить вас в мой кабинет, там гораздо тише и уютней. У меня есть к вам очень важный разговор. Возможно, он вас заинтересует.
Девушка выпила два бокала шампанского, очень вкусного и прохладного, голова слегка кружилась и всё было нипочём. Девушка устала от одиночества, напряженной работы и учебы, грубости и сквернословия парней. А тут аристократ, красавец-мужчина, с бархатным баритоном, от него так головокружительно пахло изысканным одеколоном... А какой у него кабинет! На полу персидские ковры, стены затянуты натуральной кожей, потолок из красного дерева. Из скрытых динамиков, буквально отовсюду, льется приятная музыка, кажется, Рафаэлла Кара. В углу кабинета, на столе для гостей выстроились в ряд бутылки чего-то очень выдержанного, в хрустальных салатниках - крабы, икра черная, красная и золотистая; под серебряной сферической крышкой оказалась горячая солянка, алая с лимоном и черными маслинами; большая тарелка с ветчиной, салями и пятью сортами сыра... У девушки рот непроизвольно наполнился горьковатой слюной - она с утра ничего не ела.
- Я подумал, вам будет не лишне отобедать, - пропел обволакивающий баритон, - в моем ненавязчивом обществе. Не стесняйтесь, Анечка, угощайтесь, от щедрот божественной Италии. Я за ними присматриваю от имени администрации.
- А эти картины на стенах... - весело жуя и хлюпая, начала было Аня.
- Да, да, конечно, подлинники. Это Дали, это Модильяни, а вон там - Клод Моне. Попробуйте это Бароло - "король вин и вино королей".
- Послушайте, Лаврентий, - Аня стояла у подслеповатого женского портрета Модильяни с бокалом красного королевского вина, раскачиваясь в такт песни "Фаталита" Рафаэллы Кары, - ведь это стоит огромных денег!
- Поверьте, Анечка, самое дорогое здесь - это ваша молодость, красота и талант.
Голос раздавался откуда-то сзади-снизу и слегка подрагивал, как бывало у Лешки Штопора, когда он объяснялся в любви. Аня замерла, боясь обернуться, предчувствуя нехорошее. Большие загорелые волосатые руки в белоснежных манжетах легли на талию девушки, сверкнули золотые часы и два перстня.
- Прошу вас, не надо, - прошептала она, сухими губами. Вздохнув и выдохнув, она все-таки развернулась и увидела то, чего меньше всего хотела: мужчина, сбросив пиджак, в рубашке стоял на коленях и умоляюще глядел девушке в глаза. Она отступила на шаг, руки мужчины упали, поболтались, не зная куда приткнуться и поднялись в умоляющем жесте католической монахини.
- Я себе до конца жизни не прощу, если не объяснюсь. Умоляю, выслушай меня, умоляю!..
- Лаврентий, ведь Кирилл - ваш сын?
- Да! А что, этот недоумок успел тебя обидеть? Я его!..
- Успел... Но он-то хоть целый спектакль устроил. Подделывал почерк моего любимого автора. Столько интриг наплел, сколько работы юноша проделал! А вы, заманили в свой кабинет, напоили...
- Да, моя нежная лань, я старше Кирюшки. Но зато у меня есть деньги! Много, очень много денег!.. Хочешь, это всё будет твоим.
- Спасибо, не надо. Пожалуйста, дайте мне уйти.
- Выслушай меня, прошу! Я уже не молод. Ты, Аня, - моя последняя любовь на земле. Просто больше не будет сил полюбить так!.. Я тебя обеспечу на всю жизнь, еще и детям и внукам останется. Ну, что тебе стоит, украсить мою старость. Ведь не много уже мне осталось. При такой ответственной работе, наш брат управленец быстро сгорает... Если хочешь, я увезу тебя в Италию, у меня там очень приличная вилла. Устроим тебе мастерскую как у Сальватора Дали высотой в двадцать метров, чтобы солнце заливало... Пиши свои картины, ни о чем больше не волнуйся. Хочешь, я даже касаться тебя не буду. Только позволь быть рядом и видеть тебя, кормить, поить, одевать, любоваться, слышать голос твой... Прошу!
Аня стояла, как вкопанная, Аня не дышала, перед ней разворачивалась трагедия человеческой жизни. В душе творилось что-то несусветное... Там и брезгливость, и острая жалость, и тянущая боль - всё это смешалось, наслоилось, завращалось. И вот эта внезапная мысль: а что, если мой Король сейчас также стар, может даже смертельно болен; и вот он так же стоит на коленях перед молодой девушкой и умоляет не отталкивать, не убегать, а принять его последнюю любовь на земле, последнюю потому, что больше не найдется сил, ведь это же такое чувство, оно требует сильного напряжения...
- Простите, Лаврентий Маркович, - прошептала она, едва сдерживая плач. - Поверьте, я очень высоко ценю ваши чувства. И мне сейчас очень неприятно отказывать вам. Но у меня есть любовь всей моей жизни - единственная и навечно. Я не могу предать моего возлюбленного. Это всё, что у меня есть. Простите...
- Ладно, юная стервочка!.. - проскрипел пожилой мужчина. И куда только девались бархатный баритон, барская вальяжность, аристократизм. Он встал с колен, хрустнув суставом, сверкнул клыками, выпустил когти и набросился на Аню. Ну и конечно, по семейной традиции, получил короткий удар девичьим кулачком в солнечное сплетение, согнулся пополам и взвыл.
В кабинет ворвался Пашка Рыбак - грузный, пьяный, разъяренный. Он лишь спросил: "Я не опоздал?" Услышав отрицательный ответ, решительно выпроводил Аню за дверь и закрылся изнутри на ключ. Больше Аня Лаврентия не видела. Он исчез.
