Автор: Но когда вам стало ясно, что это неординарный ребенок, вы были рады или ужаснулись?

Майя: Да, мы понимали, что девочка необычная, но к этому никак не относились. У нас была Никуша, которая пишет прекрасные стихи…

Карпова: С одной стороны, мы так относились, с другой – страдали, вместе с ней. Сопереживание – не то слово, оно означает, что ты где-то чуть прикасаешься к этому. А здесь идут страдание и боль через создание, которое рядом с нами. Были даже такие моменты, когда нам не просто казалось, а мы были уверены, что Никуша долго не проживет. Потому что с теми эмоциональными нагрузками, которые наполняли ее суть и которыми она делилась со своими родными и с тем равнодушным миром, который окружал нас, мы понимали, что не выдержим этого всего. Ни она, ни мы. А она – в первую очередь. У нас было несколько записей, и мы жалели, что не имели магнитофона, так как не были уверены, что ребенок наш любимый будет с нами всегда.

На отсутствие магнитофона Карпова, на которой, по сути, держалась семья, сетовала не раз. «Я была мертвая после работы, – говорила она, – приходила домой и первое, о чем думала: опять не положила бумагу и карандаш, чтобы записывать лепет Ники. К стихам я была в то время равнодушна. Ну, скажем, Пушкин, можно ли его любить? Это все равно, что любить воздух. А стихи я полюбила только благодаря Нике. Она сама их начала записывать поздно, лет в девять». Как выяснится позже, Карпова лукавила, говоря, что не любит стихи. На самом деле она их не только любила, но и… Не будем забегать вперед.

Приведу несколько примеров интерпретации ночного процесса рождения стихов Никуши. Первый: «Маленькая девочка из Ялты, в четыре года испытавшая мучительные ночные кошмары, неожиданно для себя самой нашла из них выход. Еще не умея писать, она стала диктовать рифмованные фразы, рождающиеся в ее сознании, маме и бабушке»[14]. Второй пример: «Ей было четыре года, когда впервые появился этот голос… Он приходил к ней по ночам и не давал покоя. Он диктовал ей строчки совсем недетских, мощных, убедительных стихов… Она была совсем крохой, но ее характер уже тогда был железный – она буквально заставляла маму и бабушку садиться у кровати и записывать в блокнот под диктовку…»[15] Третий пример: «Ника с детства страдала бронхиальной астмой тяжелой формы, не спала по ночам до двенадцати лет и, чтобы справиться с длинными пустотами ночи, рифмовала строчки, сначала бессознательно, пугаясь, а потом, уже не освобождаясь от ритмичного, властного хоровода. Это была не ее блажь и не сумасшествие, а всего лишь некоторая форма защиты от страха смерти и боли. Такую защиту посылает Вселенная или… Бог в ответ на бессознательную мольбу ребенка»[16].

Примеров – не счесть. Писали кто во что горазд, тем паче простор для фантазии здесь имелся. Скептики уверяли, что стихи Ники принадлежат не ей, а взрослому поэту, мистики – что это умерший гений диктует ей свои строки. Сама Ника говорила: «Это не я пишу, Бог водит моей рукой». Но самое образное описание явления звука появилось на украинском языке. Не могу не привести его в своем переводе на русский: «В этот раз она тоже не могла уснуть, а потом привычно начала бормотать. Вдруг Ника ясно услышала Голос. Он был спокойным и равномерным. Господи, да это же Голос, который диктует! Звуки сначала были неясными и нечеткими, потом отдельные слова становились выпуклее, четче, казалось, будто буквы брали одна другую за руки. Они начинали водить хоровод возле кровати Ники. Те, которые быстрее подружились, соединялись в слова. Хоровод букв и слов становился чем дальше, тем четче, словно Кто-то смилостивился над Никой, послав ей дар ощущать словесные потоки… и их ритмично воспроизводить. Все. Она слышит. Эти хороводы уже внутри нее. Они подружились между собой и плавно превратились в Голос»[17].

А можно было написать обо всем просто и кратко, как сделал это автор другой статьи: «Обычно судьба человека начинает складываться в пору взросления. Судьба Ники Турбиной – исключение. Девочка заговорила стихами вслух, когда ей было три года, в пять их стали записывать, в семь – печатать»[18].

Связанные с Богом Никины мысли были глубокие и странные. Ребенок в четыре года ходил по квартире и кричал: «По-волчьи воет моя душа, по-волчьи воет моя душа!» Трудно себе представить: ходит комочек из комнаты в комнату и твердит такое[19]. Мама и бабушка от этих слов чуть ли не сходят с ума и в то же время понимают, что у них в доме появилось чудо. А это чудо не спит, ждет, когда к ней придет этот чертов звук, плачет, кричит, заставляет близких вставать, слушать ее. Просит, рыдает: «Послушайте мои стихи!» Читает их, радуется. Она так приучила себя – диктовать ночью. Приходила из школы, бросала портфель и сразу спрашивала: «А сегодня звук ко мне придет?» И плакала, если он не приходил. Удивительно – от обиды не плакала, только от отсутствия звука. Он был не вдохновением, а сигналом свыше, который, пройдя через нее, превращался в стихи, зачастую короткие, потому что каждая строка несла нечеловеческую нагрузку:

Вот что об этом состоянии писала сама Ника в своих записках: «Я звук ждала. Он приходил. И наполнялась я энергией чудовищного мига, непонятного, как рожденье человека»[20]. Ее заставляли учиться игре на скрипке, отдали в музыкальную школу. «Быстро выяснилось, – поведала Ника Косульникову, – что для скрипки я совершенно не приспособлена: просто началась аллергия на каждый ее звук[21]. Я пятнами шла! Пришлось меня переводить на гитару. Так по классу гитары школу не закончила». Но на занятиях музыкой Ника не могла сосредоточиться, потому что, по ее словам, «рисунок стиха заполнял, забирал меня».

Если же звук не приходил, Ника невероятно нервничала, не спала до утра и уставала настолько, что иногда вынужденно пропускала занятия в школе. Она была как бы проводником между небесами и землей, между Всевышним и людьми. И уже тогда безумно страдала. Прочтите ее стихотворение «Раненая птица»:

А еще у чуда была бронхиальная астма в тяжелой форме. Людмила Владимировна вспоминает «выступления» четырехлетней внучки: «В руках – ингалятор с лекарством от астмы, который она называла “микрофон”, рядом на стуле – куклы, заяц и медведь, ее слушатели. До 11−12 лет она страстно читала им стихи. Потом у нее были взрослые слушатели и зрительные залы восторженной публики. Ника все делала громко: громко читала стихи, громко возвращалась домой, когда выросла».