Почетное наименование обрадовало воинов, явилось опорой и поддержкой, добавило сил, приободрило.

Солдаты гордились почетным наименованием.

После освобождения Городка активные действия продолжались в лесах. Мы следуем за пехотой. Мы - это несколько взводов управления с майором Ширгазиным и с командирами батарей - идем как второй эшелон: поддержка скорее психологическая, чем огневая. Пехота прокладывает дорогу огнем стрелкового оружия, минометов и пушчонок. А при задержках обращается к нам:

- Помогите, боги войны...

На одной из полян мы выбрали НП с хорошим обзором вокруг и застряли здесь на несколько суток.

Однажды утром, когда пехота поднялась в атаку, комбат-6 тоже вышел, хотел перейти ложбинку и выбрать новый НП на той стороне ручья. Но нарвался на автоматную очередь. Восемь пробоин на полах полушубка остановили комбата, старшего лейтенанта Сурмина. Но сам он по воле случая не был ранен.

- Я поспешил, пожалуй, враг из траншеи еще не был выбит, - размышлял Сурмин, показывая нам полы полушубка.

- Пусть старшина пишет теперь счет Гитлеру. В двенадцати с половиной кратном размере. За злостный поступок с предметом вещевого довольствия.

Сурмин был мастером стрельбы из гаубиц. Во время пристрелки он руководствовался личным опытом, до минимума сокращая расход боеприпасов. Вторым снарядом, редко обращаясь к биноклю с сеткой, приближал разрыв к цели, а третьим - бил в цель.

Я пытался понять, как он стреляет. Взглянув на первый разрыв, Сурмин углублялся в вычисления, прохаживаясь по траншее и сухо отплевываясь - была у него такая манера. Эта работа проходила в уме и занимала 10-15 секунд. Он на глаз определял линейные отклонения в метрах, уменьшая или добавляя деления прицела, делал доворот, переводя линейные величины в угловые. Ошибок почти не бывало. Расход снарядов на пристрелку в два-три раза сокращался.

- Ты что, не признаешь правил стрельбы? - спрашивал я.

- Важен результат. Нас здесь никто не контролирует, кроме немцев, которые смеются или плачут. Только эти две оценки выносятся за стрельбу.

Под Брянском на наблюдательный пункт батареи пришел новый командир взвода управления - из военного училища - и доложил по всем правилам:

- Лейтенант Романов...

Молоденький лейтенант с кроткими глазами, почти девичьим овальным лицом, с пушком на верхней припухлой губе, не знавшей бритвы.

- Знакомьтесь, лейтенант, со взводом, устраивайтесь.

- Есть.

А во взводе - некоторые в отцы ему годны, другие - в старшие братья: обстрелянные, повидавшие виды.

За плечами Романова оказалось десятимесячное военное училище.

Это нам в сорок первом отпустили на подготовку только четыре с половиной месяца, срок - минимальный. Теперь уже, рассказывал Романов, поговаривают о двухгодичной программе - в военное-то время! Хороший признак, если пошли такие разговоры.

Первое время в мелочах лейтенант подражал комбату - было от этого и смешно, и неловко: чтобы стать похожим на бывалого фронтовика, не обязательно же все повторять буквально!

- Товарищ лейтенант! Наблюдательный пункт - это епархия взвода управления, - говорил я. - Оборудование, связь с огневиками, непрерывное ведение разведки - его прямая обязанность. Смотрите, что неладно, проявляйте инициативу. Мое дело спрашивать со взвода и вести огонь. Учитесь делать документацию. Начните хотя бы с этого.

Чуть зардевшись, он принимался перерисовывать схему ориентиров, потом переносил на нее пристрелянные точки. Становился к стереотрубе, изучал передний край.

Молодой лейтенант привыкал. Солдаты, "зная свой маневр", делали все сами, осторожно подсказывая своему командиру.

Он освоился, что-то понял, пригляделся, стал фронтовиком.

Рядовой Кувыкин - ездовой второго орудия. Засыпав в торбы дневную норму овса, он навесил их на морды своей пары коренников, довольно мотающей головами, и слушает разговор. Сидящие рядом двое телефонистов уплетают похлебку. Они пришли с линии в тылы батареи и теперь отдыхают около кухни. Батарейный повар не скупится на угощение, он тоже прислушивается к разговору.

- Ты понимаешь, у меня не хватило провода, каких-то метров триста. Что делать? Докладываю товарищ гвардии лейтенанту Романову: все размотал, больше нету. Ищи, говорит, иначе кровь из носу.

- Лейтенант так не скажет - кровь...

- Ну, не так, а говорит: все равно ищи. Сам знаешь, связь позарез нужна. Не пойдешь же к соседу кусок провода выпрашивать.

- Никто не даст, самим нужен.

- А приметил я мимоходом конец немецкой голубой ниточки. Не все ли равно, думаю, чей это провод, говорить можно на любом языке.

- Хоть на китайском наяривай...

- Подхожу - здесь еще никто не воспользовался. Я потянул - не поддается. Тогда стал мотать на барабан. Иду и наматываю, пока до траншеи не дошел. Дальше нельзя - нейтральная полоса. Вот незадача: не хватит, пожалуй. Дай, думаю, потяну - вытяну сколько-нибудь. Испробовал - верно, тянется. Не очень споро, но тянуть можно. А тут поднялась пальба с их стороны - с чего бы это? Я голову в окоп, а все равно тяну. Перед лейтенантом отчитаться надо. Вытянул я тот трофей.

- Хватило провода-то? - спрашивает повар.

- Хватило, - ухмыляется телефонист. - Да еще к нему добавка вышла.

- Это как так?

- А так - на другом-то конце я телефонный аппарат выволок.

- Вот это здорово... - восхищенно удивляется Кувыкин.

- А не оборвался аппарат-то?

- А что ему сделается - как на салазках по снегу, за милую душу.

- А телефониста вместе не приволок?

- Телефониста не оказалось. Телефонист, видать, по нужде ушел в это время. Отвязался от трубки-то. А то мог бы и телефониста, - серьезно говорит рассказчик.

Солдаты хохочут.

- Ну и врать мастак...

- Вы что - не видели трофейного аппарата?

- Видели, да это как сказать...

- Слушайте дальше. Подключил я эту голубую ниточку, на НП пришел. Звоню на огневую: алё-алё. А оттуда: доннер-веттер, вер ист дас? Я струхнул. Неужели к немцам попал, думаю, не к своей линии подключился? Их бин зоветише зольдат, отвечаю.

- С немцем говоришь? - поверил Кувыкин.

- С кем же еще, если по-немецки.

- Не обматерил тебя немец-то за аппарат, который уволок?

- Не умеют они по-нашему, - уверенно говорит рассказчик. Он выскребает со дна котелка остатки каши, облизывает ложку, прячет ее за голенище.

- Ну и чем дело кончилось?

- А ничем.

- Это как - никто спасибо тебе не сказал?

- Да нет, сказали по-русски...

- Что же немец-то?

- А немец матюкнулся на меня - я и обрадовался. Это не немец был, а лейтенант Сергеев, старший на батарее. Он немецкий язык осваивает, вот и поговорил со мной.

Рядовой Кувыкин давно просил о переводе его во взвод управления. Получив в начале декабря пополнение и возможность сделать замену, я взял его на НП в отделение разведки. Этот солдат среднего роста, хорошо сложен, любознателен и смел. Такому место разведчика как раз впору. Лейтенант Романов и командир отделения разведки сержант Постников не удивились: к ним он обращался тоже.

Встретили как своего:

- Хватит конягам хвосты крутить.

- Привыкай. Становись к стереотрубе, изучай, где сено, где солома.

- Где овес, где отруби...

- Да не высовывайся сильно-то - снайпер новичков любит.

- Какой я новичок - поболе вас на фронте.

- Об этом потом ему расскажешь - снайперу...

Кувыкину стереотруба понравилась. Он мог без смены стоять и час, и два, наблюдая за передним краем. Десятикратное увеличение дальние предметы делало близкими и отчетливыми. Через окуляры различалось все, что видно за нейтральной полосой: иногда появлялись серые каски немецких солдат - тоже наблюдателей, или пулеметчиков, затаившихся в ячейках, и многое другое.

При переходах он брал большой футляр стереотрубы за спину, безропотно нес его вместе с другой поклажей: вещмешком, автоматом, противогазом.