Лопатин Степан Семенович

Живая память

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Аннотация издательства: Богом войны называли фронтовики артиллерию. Почти всю войну довелось прослужить в артиллерии майору в отставке Степану Семеновичу Лопатину, ныне проживающему в Тюмени. Случалось всякое: единоборство с танками и пушками врага, трудные марши по бездорожью и утомительная оборона... Используя краткие записи событий, архивные материалы и воспоминания однополчан, автор рассказывает о былом, достоверно показывая картину пережитого, лишь в отдельных случаях незначительно изменяя фамилии героев.

С о д е р ж а н и е

I. Правое плечо

II. На главной магистрали

III. Восточная Пруссия

Примечания

I. Правое плечо

Зачем, зачем назад обращена

Немолодая память? Что там мило?

Недоеданья, бедствия, война?..

Ах, там поныне что-то не остыло,

В сегодня пробиваясь с новой силой,

Манит и опьяняет без вина...

Николай Савостин

На фронт

Наша дивизия, укомплектованная техникой и лошадьми, грузилась на станции недалеко от города Улан-Удэ в первых числах февраля 1942 года.

В товарные вагоны складывалось все необходимое для дальней дороги, а также штатное имущество подразделений.

Лошадей поставили по восемь животин в вагоне, а в соседних таких же теплушках - человек по 30-40 батарейцев. Нары - в два этажа, посередине железная печка, наверху - узенькие тусклые окна, и с двух сторон вагона катающиеся двери примерно в треть его боковых стенок.

Наш дивизион занял весь промороженный товарняк, сведенный в один эшелон и обогреваемый теперь печурками и дыханием плотно поселившихся в нем солдат.

Для стрелковой дивизии полного состава, насчитывавшей свыше 11 тысяч человек, по приблизительным подсчетам потребовалось не менее двадцати железнодорожных эшелонов. И эта махина двинулась из Забайкалья на запад по безмолвным, будто оцепеневшим от лютой сибирской стужи просторам. Перед нами открыли "зеленую улицу" - эшелон останавливался лишь для смены паровозных бригад. Черные строения станций и разъездов пунктиром мелькали в окнах: движение было стремительным.

В Новосибирск прибыли утром.

Здесь я успел навестить своего друга Левку Михалева. Вскоре эшелон двинулся дальше.

Темп движения изменился. Эшелон часто оказывался в тупике на каком-нибудь разъезде или на запасном пути, пропуская поезда с пассажирами и грузами более срочными, чем наш эшелон. Путь до Урала растянулся на несколько лишних суток. А в Свердловске - новая длительная остановка.

Больше половины пути. Здесь - выводка лошадей, их разминка вне тесных стенок и полусумрака вагонов, а для нас - помывка в бане, последняя в стационарных условиях. Мы плескались в просторном кирпичном помещении где-то на задворках вокзала, еще не оценив это благо как следует. На фронте зимой, что будет потом, для такой цели рылась в стылой земле яма, накрывалась палаткой, а для обогрева приспосабливалась железная бочка...

Дальнейшее продвижение стало еще медленнее. Навстречу шли поезда с ранеными, с оборудованием эвакуируемых на восток заводов или пустой товарняк, изрешеченный осколками, побывавший под обстрелом и бомбежкой.

К концу февраля серым и тусклым вечером эшелон втянулся на какую-то товарную станцию Москвы.

Столица жила без огней. Окна домов заклеены по диагонали крест-накрест полосками бумаги, завешаны плотными шторами. Стены и крыши многоэтажных громадин закамуфлированы под деревенские постройки.

Приказ: из вагонов не выходить, соблюдать тишину.

Вскоре завыла сирена воздушной тревоги. По ночному небу метались лучи прожекторов, выискивая цель, ухали зенитные установки, высоко в небе вспыхивали разрывы. Воздушному стервятнику удалось сбросить бомбы в район станции.

Мы поеживались от такого "крещения". Угроза была реальной, но эшелон не пострадал.

Ночью нас вывели за пределы Москвы.

Калуга - конечный пункт железнодорожного путешествия. Там выгрузились из вагонов, получили материальную часть орудий и боеприпасы.

Вечером, вытянувшись колонной, прошли по городу.

Недавно освобожденная от оккупантов, Калуга казалась мертвой. Слабо освещенные холодным сиянием звездного неба улицы расчищены от завалов, полуразрушенные здания рваными проемами окон, торчащими балками, свисающими перекрытиями создавали причудливый контур. Город как бы замер в момент агонии, нелепо выставив детали обнаженных, сдвинутых со своих мест конструкций, и промерз в таком положении до земли, припорошенный сверху инеем. Но он жил. На одной из площадей повстречалась группа молодых женщин, десятка полтора, конвоируемых красноармейцами. Женщины отворачивались, закрывали лица накинутыми на головы платками, хихикали. Конвой - и несвойственная положению легкомысленность поведения.

- Кто такие?

- Сами не знаем пока. Ведем разбираться. Сотрудничали, говорят. Кто как мог.

"Самую древнюю профессию" оккупанты успели возродить в этом городе. Но не надолго.

Всю ночь - на марше. Неширокая торная дорога хрустела под ногами, шла по бесконечному открытому коридору, ограниченному серо-голубыми неровными стенами сугробов. Температура около двадцати ниже нуля. Морды лошадей покрылись инеем. В размеренном ритме следовали за орудиями солдаты, опустив отвороты своих шапок. Марш продолжался до утра. Дневку устроили в деревне, окруженной лесом. А вечером - снова в путь.

В сугробах, припудренных свежей порошей, как оспины, виднелись воронки. Поляны чередовались с лесами - деревья посечены, торчали пеньки с расщепленными краями. Близ дороги встретили странную поленницу, накрытую смерзшимся брезентом. Это сложены трупы немцев, собранные с поля. Враг уходил поспешно, не успев предать земле погибшее воинство.

Был еще один привал-дневка. В город Сухиничи вошли после полудня.

Немецкая артиллерия еще доставала железнодорожную станцию и окраину города, но огонь ее становился все реже.

Побитый город, похожий на большую деревню, сохранил редкие, пригодные для жилья, помещения. Местное население на улицах не показывалось.

Мы со взводом выбрали пустующий дом, в котором уцелели окна. Закрыли двери, натаскали дров, затопили печь.

Размахивая руками, прибежала хозяйка:

- Кто разрешил вам? Это частный дом, а не солдатская казарма! Я пойду жаловаться! Убирайтесь отсюда...

Утомленные дальним переходом и смущенные таким приемом, мы ушли. В другой хате, сильно разбитой снарядами, завесили палатками пробоины, разожгли огонь в уцелевшей печи. Люди поели и легли отдыхать. Меня пригласили в квартиру неподалеку.

Там рассказал о приеме, оказанном на соседней улице.

- Э, не слушайте ее. К немцам она относилась совсем по-другому. Немцев она приглашала на постой, а вот к своим...

Отдохнуть не удалось. Через полчаса меня вызвал комбат:

- Поедете на рекогносцировку. Мы прибудем позднее.

Оседлав лошадь, я пристроился к собравшейся группе, возглавляемой заместителем командира полка.

Дорога вела в сторону мрачного и грозного гула на переднем крае. В опустившихся сумерках стали видны всполохи света.

Ехали долго, в основном шагом. Острота ожидания встречи с линией фронта постепенно притупилась. Мы не торопились. Наверное, потому, что встреча эта ничего приятного не сулила.

Первый бой

Под утро, отыскав нужную войсковую часть, мы остановились у какой-то избушки, одиноко стоящей на заснеженном поле. Поставив у изгороди лошадей, вошли в избу. На полу вповалку в разных позах лежали солдаты, и так густо, что ступить буквально было некуда. Два окошка избы заткнуты соломой - для тепла. Печь не топилась, но от дыхания множества тел было сравнительно тепло. Найти место среди этих людей было непросто. Подвинув чьи-то руки, я устроился у дверей на клочке соломы. После двух бессонных ночей отдых был необходим. Ослабив воротник, уткнулся носом в полушубок и дремал, стараясь ни о чем не думать.