доллары и рубли один к одному?"

  - Опять блогеры тумана подпускают, - заметил Шура, - тоже за рейтинги бьются.

  - А мне понравилась фраза: "народ меняет" - звучит удало, "по-ушкуйничьи".

  Марек покрутил колесико "мышки".

  - Странно, но Центробанк никак не реагирует.

  - Еще бы. Там работают очень неглупые люди. Они, поди-ка, уже поняли, в чем "фишка".

  Метров за двести до офиса начались препоны. Было слишком много полиции, но это куда ни шло, то, что народу было много - этого мы ждали. Нет. Изменился "дух" людей. Особенно настораживало обилие мужчин, одетых не по сезону в длинные плащи, небрежно застегнутые на одну пуговицу и (дурак бы догадался - почему) топорщащиеся на груди.

  Шура позвонил Сереже и крепкие бойцовского вида ребята из местного спортзала организовали нам коридорчик в гуще народной. Мы сделали шаг, другой...

  - Благодетели идут! - с пафосом выкрикнула седенькая старушка с клюкой, указывая на нас корявым пальцем. Толпа заворчала, даванула - и началось. Какая-то девушка упала в обморок - ее не стали подымать. Молодой человек с глазами Чернышевского совал нам тетрадку и кричал: "Только взгляните, здесь все мои мысли!" Руки, тысячи рук тянулось к нам из-за плеч нанятых загодя ребят. Летели цветы и мелочь. Кто-то пел, кто-то плакал.

  Это напоминало знаменитый проход "Битлз" по стадиону, в теперь уже далеком двадцатом веке.

  - Я хочу сказать речь, - с дрожью в голосе сказал Шура.

  - Оставь, апокрифы напишут без нас.

  В офисе находилось несколько человек, в основном солидные мужчины и дамы. Шура подменил изнуренного, как лошадь после бегов с неловким жокеем, Якова Ароновича, и мы с ним закрылись в кабинете.

  - Что, Яков Аронович, страшно? Не бойтесь - скоро третья часть симфонии, и все кончится.

  - Анатолий, вы хотели мне рассказать о бизнесе...

  - Ах это.

  Я подумал, стоит ли говорить ему о нашем учителе - Карловиче, который был когда-то давным-давно "цеховиком" - шил "итальянские" сапоги, кстати, лучше итальянских. Нет, ни к чему - не время ностальгировать, время ломать судьбу.

  - Вы помните, нобелевские лауреаты по экономике влюблены в убогий, но наглядный пример: любой поступок человека в рыночном обществе (хоть харчок) можно представить так - один продает, другой покупает. Так вот - это в корне лживо. Даже у дикарей, кроме этих двоих, всегда...

  В кабинет заглянул Сережа.

  - Анатолий Иванович, там "федералы" заявились.

  Яков Аронович побледнел.

  - Мужайтесь, товарищ, Тель-Авив не за горами.

  Выходя в зал, мы столкнулись с Марьей Ивановной.

  - Мы, Анатолий Иванович, как договаривались? Мою вам полы за восемь тысяч. А тут, что за бордель? Считаю, как проклятая, цельный день доллары - ни поесть, ни в туалет! Грех вам! Хучь бы премию выписали... Тысячу хучь бы...

  Вероятно, я один такой идиот - замечаю тополя и поползней, остальные - прагматики.

   Сад моего отца.

  История эта началась давно, еще когда мой старик был крепким огурцом. Как-то в начале сонного, дождливого лета он позвал меня к себе в сад - что-то там помочь. Я решил сходить - я давно у него не был, и мне было интересно посмотреть на его старые замшелые груши, и повспоминать себя ребенком.

  Мы встретились в начале белой дорожки, ведущей через таинственный сосновый бор - она шла как раз к тяжелым воротам в зеленом заборе, окружавшем участки - и пошли, слушая пенье птиц.

  - Хорошо выделывает, правда? Это соловей. Тут их в кустах - пропасть. Люблю послушать, бабу Дашу вспоминаю, - сказал мой старик, улыбаясь.

  Мы подошли к воротам, и он достал ключ от калитки.

  - Вот пакость, - сказал он, показывая на ручку калитки, - каждый раз кожу на костяшках срываю. Так погано приварили - как на смех.

  - Что же они, куда смотрели?

  Я разглядывал ручку. Она была "присобачена" так близко к проему, что, как не берись - об его край зацепишься.

  - Так ведь им скорее отделаться, и идти водку со сторожем пить.

  Он пофыркал. Мы зашли за калитку.

  - Да у нас все так. Вот посмотришь сейчас, как погано я прикрутил ручку к двери у домика.

  Старик мой пошел дальше, раздраженно фыркая, а я немного задержался. Я смотрел на его удаляющуюся сутуловатую фигуру, слушал соловьев, дышал ароматами цветущего сада, и думал, что мы во многом похожи, и я, пожалуй, буду скучать, когда он умрет.

  В саду мой старик поставил старинный самовар - он держал настоящий и топил его сосновыми шишками - и повел меня к маленькому, вросшему в землю колодцу под калиной, который выкопал еще мой дед Максим. Колодец стоял почти на границе с соседним участком, немного внутрь отцовского.

  - Видишь, что творится? - сказал он раздраженно, - "она" совсем обнаглела.