- Я сразу к делу, лады? Работы много, Глеб. Работы много, а людей мало. Людей нормальных всегда мало, а сейчас тем более.

  - И что предложишь? Вывески срывать?

  - Не, тут у меня кадров хватает, - Спица не хотел замечать моего тона. - Сам видишь, парни завелись, здорово эти придурки народ озлобили.

  - Маятник качнулся в другую сторону.

  - Маятник?

  - Ну да. Принцип маятника - качнулся в одну сторону, качнется в другую. Абсурд против абсурда.

  Спица пристально посмотрел мне в глаза. Кивнул.

  - Да, верно сказал. Голова у тебя всегда варила. Мне, Глеб, башковитые пацаны нужны, что бы хоть пару слов связать умели. И свои.

  - А я - свой?

  - Ты свой, Глеб. Не мой, не наш. Ты свой.

  Вот оно как. И Спица говорить научился.

  - Свои, чужие... Опять черно-белое кино?

  Я говорил и злился на себя, на то, что чувствовал правоту Спицы, но и свою тоже; странное это было ощущение. В камере все было ясно, в кабинете у кисломордого тоже, а тут глотнул свободы и снова это желание быть над схваткой.

  - А ты как хотел? Тут каждый выбрал, - сказал Спица. В его голосе наконец-то прорезался металл. - А кто слился, выбрали за него. Но ты-то не слился. Ты-то не писал им ничего, Глебыч, разумный ты наш. Философ Песчанки; помнишь, как тебя Партизан назвал? А ты не философ, Глеб. Ты круче многих наших, на кого я рассчитывал. Усёк?

  "Я в рот имел всех писарчуков", орал кто-то рядом. Спица бросил в сторону орущего свой колючий взгляд, оборвав бесноватый ор на полуслове. Вожак. Не, без иронии - вожак.

  - У философа пальчики заболели, - сказал я. - А захотел бы - написал.

  - Вот, - Спица как ждал этого ответа. - А другие говорят - захотел бы, не написал. Чуешь разницу?

  Эту разницу я чуял. Но и карикатурное сходство гранцев и Спицыных парней, чувствовал тоже.

  - Вот видишь картину? - я показал забинтованной рукой на догорающий костер. - Твои ребятки постарались. Книжки жгли. Сначала словари орфографические кидали, потом Пушкина какой-то умник принес. Кстати, а у всех следаков в кабинете портрет Пушкина висел, не в курсе?

  Спица прищурился, шрамы на лице побелели.

  - Это ты у наших спроси. У Гриши Партизана, если он оклемается - ему башку свинчаткой пробили. У Зеленого, у Рысенка. Спроси, Глебыч, они тебе ответят. В сторонке стоим, да?! Да грамотность для этих "граммар-наци" только повод, что бы власть взять. Они даже доносы не писали, вдруг какую запятую в спорном месте поставишь - свои сожрут. Глеб, ты же не дурак, ты же не сволочь. Ты что простых вещей-то не понимаешь!? Человеку нужна свобода. Сво-бо-да, слышишь меня?

  Я слушал, а в голову лезла всякая фигня. Грише пробили голову. Какая сука это сделала?

  И тут же, другая, неважная мысль - кого в кабинетах повесят вместо Пушкина. Дантеса, что ли?

  Я снова был там, на набережной, и ухмыляющийся гранец каблуком ломал мне пальцы.

  Но почему-то рядом со Спицей меня не было.

  И кто-то сказал моим голосом:

  - Свежая мысль. А как быть с внесением отличников по русскому в черный список? Ваша идея, нет?

  Спица сплюнул и промолчал. Я чувствовал, как ему хреново от моих слов.

  Странное дело. Неужели я и правда такой урод, что всегда буду в оппозиции. Всегда против власти. А понятно ведь, почему. Это так легко - быть в оппозиции. Потому что власть творит херню, и оппозиция тоже - но херня власти всегда заметней, потому что за этой херней стоят конкретные дела, а не только болтовня идиотская, за которую никто не отвечает.

  Свои, чужие...

  - Ладно, Витя, перебор, - сказал я, впервые за долгое время называя Спицу по имени. - Может мне и правда мозги отбили. И это... Давай потом поговорим, а?

  Спица кивнул. Как-то вдруг он стал меньше ростом, на секунду мне захотелось схватить его за плечи, заорать; "Спица, мы вместе, мы сделаем так, как надо".

   - Я пойду, - сказал я, глотая несказанное. - А ты поосторожней будь, лады? Не нравятся мне эти твои юноши. С горящими глазами. Смотри, брат, что бы они тебя за какие-нибудь деепричастные обороты не списали. На боевые потери - как предавшего идеалы революции.

  Спица, хмыкнул, хлопнул меня по плечу. Улыбнулся уголком рта.

  - Давай, брат. Я с тобой и всегда буду. За меня не парься.

   ***

  Город снова менялся. Встречные парни уже не выбрасывали руку растопыренной пятерней, имитирующей при прежнем режиме оценку "пять", теперь жест изображал тройку, "самую демократичную оценку" - как гласил плакат на бывшем здании "Абсолютной Грамотности".

  Я дошел до своей конторы. Старую вывеску - "Центр бытовых услуг "Город мастеров" - гранцы не тронули. Двое пареньков лет шестнадцати щурились и колоритно матерились.

  - Грамотеи, - сказал один. - Когда уже наши подъедут?

  Грамотеи. Действительно, грамотеи. Как исправлять-то будут? "Город мостеров"?

  - Глеб.