В коридоре меня остановил Шустиков.
- Вторая серия, - сказал он негромко и как бы буднично. - Суши сухари, Коротин.
- Гранцы?
- Они самые. Гребут, как экскаватор. Мелкоячеистой сетью, мать их.
По тону было непонятно - злорадствовал он или сочувствовал.
- Доносов-то много написал? - спросил я.
Шустиков скривил лицо - шутка была старой.
- Очень смешно, - без выражения сказал он. - У следака так пошутишь. Какие доносы, вы сами на себя в соцсетях пишете.
Месяц назад, когда гранцы только пришли к власти, Шустикова взяли одним из первых. Выпустили через неделю - как "вставшего на путь исправления без необходимости в изоляции". Шустиков почти не изменился, только во взгляде появилось странная смесь покорности перед судьбой и превосходства над окружающими. Словно он понял что-то важное, нам недоступное.
"Ну, писал", сказал он тогда в ответ на вопросительные взгляды соседей по офису. "Много писал".
Себе на уме он был, этот Шустиков. На Песчанке и других антигранцевских сборищах не появлялся, но политику гранцев осуждал рьяно, даже блог на эту тему вел. А теперь "вы сами на себя пишете". Молодец.
Я вернулся в свою каморку; небольшое помещение, где ремонтировал мобильники и прочие электронные штуки. Посмотрел в окно. У здания через дорогу два гранца сорвали вывеску парикмахерской и остервенело топтали ее ногами. Издали казалось, что танцуют - неумело, но азартно, как перевозбудившиеся подростки.
Вторая волна цунами не замедлила, так сказать. Что и следовало ожидать. Что, Глеб, отсидеться хотел? А не получится отсидеться. Я точно в их списках. Все, кто когда-то тусовался на Песчанке, кто хоть как-то общался со Спицей - все в их списках.
Гранцы, наконец, прекратили свой диковатый танец. Один из них закурил, второй огляделся; показалось, что он смотрит на меня.
Но дело было еще хуже - парень смотрел на вывеску, висевшую над входом в наш "Центр бытовых услуг".
Текст на вывеске был "идеологически" чист. Но пацаны явно поймали нехороший кураж, а прицепиться можно к чему угодно, тут у меня иллюзий не было.
Из парикмахерской вышли еще еще трое. Похоже, валить надо - Шустиков молчать не будет. Шустиков теперь "правильный".
Я сорвал с вешалки куртку, закрыл каморку и быстро спустился вниз. Перед тем, как выйти, остановился, успокаивая дыхание.
Гранцы уже стояли перед входом, возбужденные, пьяные от собственной безнаказанности. Я скользнул взглядом по раскрасневшимся лицам и двинулся прочь, стараясь не торопиться.
Спина взмокла сразу, как в парилке. Окликнут, нет? Да, Глеб, не герой ты, однако. Трусоват ты для героя.
Улица стала другой. Навстречу попадались группы гранцев - на рукавах у многих были повязки, изображавшие раскрытую ладонь. Кое-кто их прохожих приветствовал их улыбками и растопыренной пятерней - знаком принадлежности к своим.
Я прошел пару кварталов и остановился. Домой не хотелось, поджидать там могли, а больше идти было некуда - мать и сестра нелояльности новой власти не высказывали, не стоило их подставлять. И своих - тех, кто толкался на Песчанке - почти не осталось. Кто-то уехал, кто-то лег на дно.
Никого не осталось - после того, как взяли Спицу.
Я вспомнил нашу последнюю встречу. Спица одновременно был весел и зол, куражился; в серых глазах плескался расплавленный свинец.
"Нас больше, Глеб. Выйдем на улицу, у всех гранцев очко на минус сыграет. Ну, чего молчишь?! Или мы, или они, только так. Не я это придумал".
Вот это "или мы, или они" мне и не нравилось. Впрочем, тогда еще гранцы не срывали вывесок, не проверяли у прохожих смартфоны. Выступали на митингах, говорили веско, красиво. Их идея выглядела утопической, но вполне нормальной. Партизан тогда сказал: "Чем лучше идея, тем опасней она в руках придурков, которые с пеной у рта превращают её в абсурд. Или во что-то похуже абсурда".
Пацаны ржали. Тогда никто гранцев всерьез не воспринимал.
На Песчанке мы собирались с послешкольных времен - висели на турниках, пили портвейн, метали ножи в нарисованные на фанерных щитах мишени. Никакой политики тогда не было, нормальная молодежная фронда, инстинктивное недоверие к любой власти. Гранцы начинали с того же, но у них сразу была идеологическая платформа на неновую тему "как спасти нацию". Без экстремистской обертки идея выглядела вполне привлекательно. И уж точно, безобидно.
Сейчас кажется, что уже в те времена чуял я какую-то червоточину, неуемную категоричность, превращающую движение гранцев в фарс.
А может и не чуял. Задним умом все крепки.
Потом гранцы вышли в Сенат. Выиграли выборы; одни, другие. И как-то постепенно подмяли под себя всё, до чего смогли дотянуться. В это было сложно поверить; я был уверен, что их идеология могла опираться только на образованных, на снобов, которые всегда в меньшинстве. Сейчас-то понятно, что бы стать "элитой", достаточно назвать себя элитой, заручившись поддержкой толпы.
Пирожные в обмен на лояльность. Ничего нового, те же религиозные войны, кто там понимал разницу между католиками и гугенотами.
Учите историю, мать вашу.
Я свернул в безлюдный проулок, пролистал телефон. Звонить по этим номерам было не надо. Мир снова раскололся как сухое полено, завтра-послезавтра, может статься, всё как-то стабилизируется, вернется в русло. А сегодня вот так.
И тут позвонила Зоя.
