- Так значит, все это правда? То, что в Библии написано, и...
- Сами подумайте, - поморщился Бес, - кому надо вас обманывать?
- Но тогда выходит, что, когда я...
- Когда умрете, - подсказал Бес, улыбаясь.
- Да-да, вот оно... То попаду, ну, вы понимаете...
- Да попадете вы, куда хотите! - всплеснул руками Бес. - В том-то и прелесть кредита. Раньше ведь как было? Сотрудник заключал с человеком сделку, человек жил себе, не тужил, а потом - бац, биологическая смерть, и сразу всего себя нужно отдавать. Да еще с процентами. Дикие обычаи, слов нет! Теперь ситуация совсем-совсем другая: наш банк оказывает вам те же услуги, вы ими точно так же пользуетесь, но долг свой отдавать начнете еще при жизни. К тому моменту, когда придется перейти в мир иной, вы будете уже свободны от всех обязательств! Душа ведь - она, что капитал: можно растратить, а можно подкопить. Будете отдавать по чуть-чуть; а ущерб возместите себе молебнами, добрыми делами - чем угодно. Здесь убавится - там прибавится. Все, как с деньгами. Нужна машина? Незачем сразу платить всю сумму: отдавайте по кускам. Так и машина будет у вас, и по миру не пойдете... иному, - Бес хихикнул с присвистом.
- Прибавится, значит, - задумчиво произнес Макаров. - Убавится. А как я сам буду ощущать... убавление?
- Насчет этого не извольте беспокоиться, - махнул рукой Бес. - Люди, сами того не ведая, всегда отдают нам самую бесполезную, самую невостребованную частичку этой самой души. Например, память о какой-нибудь давно пропавшей вещице. Или несбывшиеся детские мечты...
- Ладно, - сказал Макаров. - Я согласен. Мне что делать? Кровью расписаться?
- Кровью? - удивился Бес. - Какой еще кровью? Если вы и впрямь согласны, то попрошу ваш паспорт, и-эн-эн... Да вы кредит-то получали когда-нибудь?
- Получали, - сказал Макаров и вздохнул.
- Ну вот, - обрадовался Бес, - стандартные процедуры.
Макаров вздохнул еще раз и полез за документами. Он расписывался, сверял цифры, кряхтел, шелестя свежими гербовыми листами, а Бес добродушно улыбался, показывал золоченым "паркером", где нужно подписать, заполнить, подчеркнуть... Поставив последний автограф, Макаров поднял глаза и вздрогнул: прежде матово-дымчатые, очки Беса теперь были черными, как нефть.
- Ну вот, Феликс Иванович! - сказал Бес. - Поздравляю с выгодной сделкой. А теперь сюрприз: от лица компании приглашаю вас на ужин в ресторан корейской кухни!
- Почему корейской? - спросил Макаров.
- Традиция такая, - ответил Бес и, как показалось Макарову, немного смутился.
Дальше был обещанный ужин, сливовое вино и почему-то коньяк, хотя никакого коньяку в корейском ресторане быть не должно. Бес и Макаров к финалу трапезы совсем подружились, побратались и начали разговоры о жизни. Макаров жаловался на злую судьбу, на скандальное начальство, на стерву-жену, с которой год назад развелся, а Бес сетовал на тяготы банковской работы. Рассказал - не называя имен - пару историй: Макаров смеялся так, что взбунтовалось в желудке традиционное угощение. "За похлебку, - утирая слезы, икал от смеха Макаров, - за бобы вареные!" В общем, ужин удался на славу, и повеселились новоявленные партнеры изрядно. Одно лишь событие омрачило праздник: в какой-то момент Бес, как будто протрезвев, заглянул собутыльнику в лицо и спросил: "Феликс Иванович, скажите честно: зачем вы взяли этот кредит?" "Как зачем? - удивился Макаров. - Как и все: чтобы счастье свое найти..." Беса такой ответ, видно, порадовал: он захохотал и наполнил рюмки по новой. Как Макаров с Бесом расстался, и каким образом очутился дома - останется навсегда тайной, покрытой винно-коньячным мраком.
На следующий день открылась во всей красе новая жизнь.
Макаров привык облегчать похмелье смесью из сырого яйца с аджикой. В то утро ему показалось, что смесь должно присолить, и он трясущимися руками полез на кухонную полку за хлоридом натрия. Подлый хлорид выпрыгнул из пальцев и покрыл поземкой линолеум. Ругаться не было сил. Макаров, зажмурясь, проглотил огненно-скользкий коктейль, силой удержал его в организме и пошел на службу.
Там его ждали мытарства. Макаров получил за какие-то провинности жестокий выговор от начальства, после - поцапался с коллегой, не поделив отпускные сроки, потом - пришло гневное послание от клиентов. День выдался урожайным на скандалы. Подметая вечером сугроб на кухонном полу, Макаров вспомнил старую примету: просыпать соль - к ссоре. Ага, впредь нужно быть осторожным: вот соль, вот и конфликт. Пес с ним, с отпуском; нервы дороже. Нужно слушать голос будущего. С этой мыслью лег Макаров спать - измученный похмельем и сварами, но полный решимости.
В семь утра проснулся от сильного зуда: чесался нос. Стал чесать, яростно и страстно, да так увлекся, что зазвенело в левом ухе. Побрился кое-как, почистил зубы и готов был идти на службу. Опоздал - сплевывая зубную пасту, попал на галстук, принялся оттирать, не преуспел... Уже запер дверь и вызвал лифт, когда, наконец, осенило.
В левом ухе звенит - к дурным вестям.
Себя оплевать - будешь бит.
Нос чешется - к выпивке. Это нелепое предзнаменование добило Макарова окончательно. Выпивал он исключительно по выходным (даже попойка с Бесом пришлась на воскресенье), и внеочередное принятие алкоголя означало, что к этому найдутся весомые причины. Макаров, слепо глядя перед собой, вернулся в квартиру, полную сонным запахом; стянул с плеч куртку, набрал рабочий номер и перехваченным голосом принялся врать. Прорванная труба смешалась в его рассказе с простудой и приездом родственников, все это осложнилось затопленными соседями, и увенчано было пьяницей-сантехником... Начальство минут через пять отчаялось разобраться в этой галиматье, добродушно Макарова отматерило и дало выходной, приказав назавтра быть в строю.
И начался добровольный домашний арест. Раз десять звонили с работы: прибыл из головного офиса генеральный. Зверствовал, вызывал всех на доклад, громы метал. Сперва душным шепотом сообщали сотрудники, что Сам на Феликса Ивановича страх как зол; после - что подобрел, отходит; потом - что обошлось, кажется. Макаров так растревожился, что места себе не находил, шагал взад-вперед по тесной квартире, и, наконец - ногою за ковер - грохнулся на пол, расквасив нос. Впрочем, это печальное обстоятельство тут же было забыто: позвонил Сам, долго ругал, за дело и просто так, а в конце разговора отчего-то смягчился, и выяснилось, что грядет всего лишь перевод в соседний отдел, едва ли не с повышением. Все это так подействовало на Макарова, что, положив трубку, он достал из холодильника заветную бутылку "Джеймсона" и к вечеру был пьян, как бог.
Так и повелось: чем хуже было предзнаменование, тем больше предпринимал Макаров действий, чтобы отвести грядущую беду. Собачий вой, кошка на дороге, соседка с пустым ведром - все теперь это было значимо, важно, стозевно и лайяй... По-настоящему клыки показала судьба, когда разбилось в коридоре большое старое зеркало. Макаров так испугался, что отменил все дела и остался дома. Даже разделся и в кровать лег. Но не удалось отоспаться: через час в ванной лопнула труба с горячей водой (откликнулось, видать, давнишнее вранье). Макаров едва не сварился, пока ждал сантехника. Две недели на больничном, пять сотен на лекарства, и на руке остался причудливый, похожий на медузу, шрам.
А после из новостей Макаров узнал: перед его конторой в девять утра остановился тягач с бензиновой цистерной, и в цистерне возникла течь. Очень маленькая течь, никто даже не заметил. Зато потом о ней много говорили по телевизору, потому что взрывом убило четырнадцать человек. Именно из-за этого события обожженный Макаров так долго ждал своей очереди в травмпункте - врачи зашивали кому-то разорванный горячей сталью живот.
Так прошло полгода: предупрежденный, а, значит, вооруженный, Макаров бился с Фортуной, как с опытным спарринг-партнером. Блокировал тумаки послабее; отводил в сторону удары более сильные; вовсе старался увернуться от выпадов, грозивших увечьем. И все шло неплохо, если б не одно обстоятельство.
