- Я вас не пугаю, я лишь хочу предупредить. Борис Романыч наверняка говорил вам обо всем, но вы ведь не верили, так? По крайней мере, не до конца...
- Зачем меня вообще увезли оттуда? - спросила Наташа.
Клим немного помолчал.
- Да, раньше вас оставляли в Управлении, - сказал он. - Это ничего не меняло. Теперь вас вывозят на квартиры и дают возможность пожить по-человечески.
Наташа утерла под носом, отпила чаю и вдруг проговорила, подавшись вперед:
- Я уже не чувствую себя человеком. Борис Романович... и другие... столько наговорили... У меня нет паспорта, нет счета в банке, нет прописки... Ничего нет, никаких прав! Но я даже толком не знаю, о чем они говорили!
- Это тоже одна из загадок, - сказал Ибрагим. - У некоторых из вас совершенно отсутствует представление о нынешнем общественном устройстве.
- Но почему?
- Об этом нужно было спрашивать профессионалов, - сказал Клим. - Разве Борис Романыч не предупреждал ничего у остолопов не спрашивать? Так вот, - он улыбнулся, - это он про нас говорил.
Наташа нервно отхлебнула чаю.
- Они мне многое говорили, - сказала она. - Но больше спрашивали. Что помню? Что знаю? Первые ощущения, когда я оказалась у вас. Задавали вопросы на чужих языках. Они были уверенны, что я знаю других, таких же, как я, и знаю, как мы тут появляемся и зачем... Но я не знаю.
- Мы тоже не знаем, - произнес Клим. - Но возможно, вы поможете узнать. Вам всего лишь нужно остаться в живых. Несмотря ни на что.
- Так значит, вы ни разу никого не спасли? - спросила Наташа.
Клим сделал вид, что ему задали обыкновенный вопрос.
- А разве вам не говорили?
Наташа покачала головой. Она уже знала ответ и знала, что он ей не понравится, и поэтому, наверное, не стала допытываться. Она просто сидела, соединив тонкие девчачьи коленки, и смотрела в чашку с остывшим чаем. Ибрагим с участием глядел на Наташу. А Климу вдруг жутко захотелось сейчас же позвонить Эскулапу и все прекратить. Пытаясь отвлечь себя, он торопливо заговорил:
- Это как-то связанно с... Я не очень в этом разбираюсь, но... Комната будто дает вам время пожить, понимаете? Потом, а может быть, и сразу срабатывает механизм, включающий какой-то обратный отсчет... Понятия не имею, что это такое... Рано или поздно отведенное вам время истекает, и вы теряете любовь к жизни. А потом... В общем, на вас накатывает депрессия. Постепенно она усиливается, ваши негативное мировосприятие проходит отметку суицидального порога, и вы начинаете хотеть умереть во что бы то ни стало: рветесь в открытое окно, хватаетесь за острые предметы, некоторые из вас даже бьются виском о батарею... На этом этапе мы еще можем вам помочь, благо это нетрудно. И говорю вам заранее: биться виском о батарею - занятие неблагодарное, ничего у вас не выйдет.
- Я не буду этого делать, - сказала Наташа.
- Очень хорошо. Однако мой долг предупредить. За время существования нашей организации мы получили достаточный опыт. Все, что вы сможете придумать, будет очень болезненным и только покалечит вас.
- Я не буду этого делать, - повторила Наташа с нажимом.
Клим опустил голову.
- Хорошо, - сказал он терпеливо. - Но это не всё. Если нам удастся исключить непредвиденные чэ-пэ, возникнет следующая проблема - вы станете мишенью для всевозможных несчастных случаев. Не знаю механики всего этого, но я видел ее в действии! Шутить с нею себе дороже. Здесь простым желанием жить не отделаешься. Да и поменяется ваше желание, будьте уверены. Выжить вам поможет только сотрудничество с нами. О любом признаке, любом намеке на то, что вот в следующий момент вы, наконец, избавитесь от нашего присутствия, вы должны сообщать нам. Это единственное, что может вас спасти.
- Вы не поняли, - сказала Наташа замороженным голосом. - Мне это не нужно. Я никогда этого не сделаю. Я еще Борису Романовичу говорила... - Она запнулась. - Никогда, понимаете?
Бесполезно, подумал Клим. Все они так. Сначала смотрят на тебя и крутят пальцем у виска. Потом смотрят на руки и помалкивают. Потом вдруг начинают поглядывать в сторону. А потом - в самый темный угол и уже не помнят, что когда-то крутили пальцем у виска... Герои. Геройчики. Петрович тоже сперва геройствовал. Уж кто-кто, а он должен был выжить. Было в нем что-то юношеское, уверенность какая-то, жизнелюбие. А потом что? Раз порезал вены, два порезал... на третий раз, учтя прошлые ошибки, сделал все на совесть. Уверенно и жизнелюбиво... Сволочь.
- Сколько у меня времени, по-вашему? - спросила Наташа.
- Неделя, - ответил Клим. - Может, чуть больше.
Наташа неопределенно кивнула. Не то чтобы она поверила - просто дала понять, что приняла все к сведению.
- Мне нужно в душ, - сказала она.
Клим поднялся.
- Конечно. Ибрагим, проведи девушку. Вы ведь понимаете причину некоторых... м-м... издержек? - спросил он у Наташи.
- Да, привыкла, - сказала она. - Можете оставить дверь открытой.
- Вот и хорошо, - сказал Клим. - Обещаем не подглядывать.
- Можете не обещать.
Ибрагим увел ее в ванную.
Клим пересел на диван, откинулся на спинку и вытянул ноги. На душе было погано. Он чувствовал себя жалким врунишкой, который битый час плел невесть что и в конце концов смог убедить хорошего человека в своей правоте. И главное, правота эта была правотой только во время разговора. После всегда оказывалось, что никакая это не правота, а нечто среднее между праздными домыслами и откровенным враньем, вдобавок вешающим на тебя клеймо ответственности за каждое произнесенное слово... В чем я, собственно, виноват перед ней? В том, что именно мне выпало быть с нею рядом последние дни? Или что я верю в то, что говорю, а она - нет, как бы я ни старался? Какое-то извращение ответственности получается...
