А до того как раз и Маттанстарта повидал и пообщался с ним — энергичный и смышлёный пацан, просто душа радуется, хоть и досадно немного, что такой мелкий, а уже финикиец, гы-гы! По нашу сторону Атлантики моё потомство и по-русски шпрехает, и по-турдетански, и по-гречески, хоть и не так бегло, и по-финикийски, теперь вот ещё и латынь осваивать начинает, и я это как-то уже нормой считаю, а тут, по эту — один только финикийский, да язык тутошних гойкомитичей — на уровне "моя твоя понимай". А ведь неглупый парень, очень неглупый, учить только надо, и хрен чему выучат его толковому в этой захолустной глинобитной дыре — вот что обиднее всего.
Собственно, я как раз тогда и предложил забрать его к себе, чтоб у нас сделать из него приличного человека. Аришат — ну, истерику не закатила, дуры ведь и у Астарты верховными жлицами не становятся, а мягенько эдак закруглила скользкую тему — ага, как раз в духе своей любвеобильной богини. Улыбнулась маняще и намекнула, что хватит уже болтать, взрослые ведь люди, самое время делом заняться — тем более, сам же обмолвился, что в Эдеме на сей раз ненадолго, и незачем, стало быть, терять зря драгоценное время. А раз так, то мы и не стали терять его зря, а употребили с толком. Пожалуй, даже несколько злоупотребили — под утро при повторе плетёное из лиан ложе развалилось, и финикиянка со смехом посетовала, что бакаутового эдемские столяры не осилят ни за день, ни за три, так что придётся одноразовыми в нашем случае плетёнками удовольствоваться, но уж к следующему разу она обещала обязательно добротным бакаутовым обзавестись. Потом, опосля трудов праведных, мы с ней в купальню переместились — ага, заодно и помылись, как говорится. Ну и посмеялись ещё, когда я схохмил, что плетёнка, к счастью, воду не держит, а иначе эдемские халтурщики и купальню сделали бы такой же, одноразовой.
А днём от продолжения разговора насчёт пацана Аришат снова уклонилась — на сей раз вспомнив о каких-то важных и неотложных делах в храме, которые без неё там ну никак не разрулятся, ну а Фамей вот обломил открыто. И времени убеждать его с дочерью тоже особо-то и нет, мы ведь в натуре здесь ненадолго. И в Тарквинее куча дел, и за этой грёбаной платиной, раз уж выпала такая оказия, прошвырнуться надо — ага, не низменной наживы ради, а электрификации для. Хоть я и не лысый гений в кепке, и на хрен не надо мне никакого коммунизма, но прожить всю жизнь при свечах и масляных светильниках, сводить испанские и островные леса на древесный уголь и держать дальнюю связь через почтовых голубей — увольте. Что-то подсказывает мне, что вовсе не обязателен подобный мазохизм и в античном махрово рабовладельческом социуме.
Платина же — это россыпные месторождения в долинах рек севера современной Колумбии — в основном Магдалены и ейного притока Кауки, текущих как раз с гор. Эти эдемские лентяи, хоть и плавают туда в принципе и что-то про фальшивое золото, белое и неплавящееся, даже слыхали, и кого-то из них когда-то тамошние дикари с ним пару раз нагребали, детальной разведки произвести там за века они так и не удосужились.
— Там к западу от Магдалены ещё две речушки есть, — указал склонившийся над картой Володя, — Сину и Атрато. Может, и там тоже платина найдётся?
— Вообще-то может быть и там, — согласился Серёга, — Стекают они с того же самого хребта, что и Каука. Но Каука размывает горы на гораздо большем протяжении, так что её россыпи должны быть мощнее. И скорее всего, и там, и там платиновый песок будет в смеси с золотым, только не спрашивайте меня, в каких они там пропорциях — чего не знаю, того не знаю.
Этот фактор нас не сильно волновал — давно уж придумали, как эту платину от золота отделить. Ну, или золото от платины — каждому своё, как говорится, а нам же не шашечки, нам ехать. Как раз в той самой температуре плавления собака и порылась — у золота она чуть больше тыщи градусов, но то у чистого, а низкопробное и при восьмистах расплавиться может. Но и та тыща градусов для античных металлургов достижима без особого труда — при ней ведь и медь плавится, с которой вообще и начался переход от каменного века к веку металлов. А вот платина — она сволочная, тугоплавкая, почти тыщу восемьсот градусов ейная температура плавления составляет — больше, чем у того самого железа, которое ни античные металлурги плавить не умеют, ни средневековые уметь не будут, за что и не любили платину те же самые испанцы несколько столетий. Нахрена оно нужно, такое белое золото, если его хрен расплавишь, а значит, хрен какую ювелирную побрякушку из него отольёшь? А это значит, что смесь золотого и платиного песка, если он слишком мелкий для сортировки врукопашную, можно тупо через плавку разделить — золото расплавится, и его можно будет слить, а платина так и останется в виде песка. Что тут непосильного даже для эдемских фиников? Можно совершенно спокойно отдать им разведанный канал закупки платиново-золотого песка и греть его на эдаком керамическом противне научить, и пущай себе его разделяют, золото себе оставят в качестве награды за труды, а ненужный им чисто платиновый песок нам толкнут — ага, где-то по цене нужных им меди или бронзы. Я бы и цену серебра дал, да только нехрен их баловать…
— Судя по описаниям большой реки, неправильное золото эти олухи покупали в устье Магдалены и вряд ли плавали дальше, — поделился и я справками, наведёнными у Фамея, — И тогда получается, что направляться надо сразу туда, и если там его продадут достаточно, то оттуда же и сразу обратно. А если будет мало — мы ж не знаем, сколько красножопые его там намывают, тогда придётся прошвырнуться оттуда к устьям Сину и Атрато, да там поспрошать и позаказывать, и уж оттуда обратно…
— Стоп! — тормознул меня спецназер, — Ты не забыл о хине?
— Помню, — успокоил я его, — Спросим, конечно, и о ней — я уже договорился с Фамеем насчёт раба-переводчика. О ней же, как я понимаю, тоже в устье Магдалены в основном спрашивать надо?
— Вообще-то, судя по наташкиной карте, там мы её вряд ли найдём. Вот, взгляни сам, — он развернул карту, — В долинах Сину и Атрато шансов получается больше, а ещё проще будет найти сами деревья в Панаме.
— Так погоди, это ж разве восточные склоны Анд? Тут нет никакой путаницы?
— Есть путаница и очень нехилая — в конкретных видах хины, — ухмыльнулся Володя, — Я сам охренел, когда в наташкиных выкладках разбирался. Суть, короче, в том, что современная хина — в смысле, тот кустарник, что в нашем мире в основном будут выращивать — это да, сейчас только восточные склоны Анд, но приглядись, где именно.
— Ага, в звизде, — присвистнул я, заценив ареал означенного кустарника вообще в южной части Амазонии, — А вот это чего за хрень? — я ткнул пальцем в другой ареал, куда более для нас доступный благодаря выходу к Карибскому морю.
— А это другой вид. Наташка говорила, что это уже приличное дерево — растёт медленнее и хинина в коре меньше, поэтому в наше время и не выращивается, но зато оно растёт, как видишь, даже в Панаме. А она ж узенькая, и на побережье красножопые это дерево должны хорошо знать.
— Логично, — кивнул геолог, — Наверняка знают. Вопрос только, сумеем ли мы им растолковать, чего нам от них нужно. Может у тутошних финикийцев быть переводчик?
— Хрен их знает — я, конечно, поспрошаю Фамея, но именно панамского может и не оказаться, — прикинул я, — А с другой стороны, во времена Конкисты — и в наше время, конечно, тоже, в Панаме обитали в основном те же самые чибча, что и в Колумбии — ну, племена-то, ясный хрен, разные, но родственные, и языки наверняка близкие.
— Так это же, считай, через полторы тыщи лет, — напомнил Серёга, — Сейчас этих чибча запросто может ещё не быть ни в Колумбии, ни в Панаме.
— Конкретно чибча может, конечно, и не быть, — согласился я, — Но какие-то их предшественники — нам похрен, родственные им или нет — там живут и сейчас. Главное, чтобы и нынешние колумбийские и панамские чингачгуки оказались родственными друг другу, и тогда фамеевский переводчик для устья Магдалены поможет нам и в Панаме.
