— Пропретор Гай Атиний ранен, — сообщил нам Рузир по-гречески, — Я вызван к нему, — и глядит на меня эдак вопросительно, не с этим ли связаны полученные им от отца инструкции слушаться нас.
— Насколько серьёзно ранен? — поинтересовался я.
— ОЧЕНЬ серьёзно — свинцовым "жёлудем" в голову. У него промят шлем и проломлен череп, — вопрос во взгляде нашего номинального главнокомандующего виден отчётливее, и я незаметно для посторонних кивнул ему, подтверждая его догадку. Он не входит в число посвящённых во ВСЁ, как и его царствующий отец, и для них мы — просто доверенные люди Тарквиниев, допущенные к информации от имеющегося у них какого-то жутко засекреченного оракула. Как гласит один бородатый прикол из нашего прежнего мира, "секретность вашей работы заключается не в том, чем именно вы занимаетесь, а в том, что этим занимаетесь именно вы". Вот и у нас дело обстоит примерно так же…
— Я должен спешить, так что вы совещайтесь дальше без меня, — распорядился царёныш уже по-турдетански, — План вы знаете, вот и действуйте по нему.
— Хайль Миликон! — гаркнули мы с соответствующим жестом.
Были, собственно, только наметки плана, предусматривавшие прогулку в город групп володиного спецназа, но прогулка прогулке рознь, и тут наклёвывалась очень даже реальная возможность сделать эти прогулки — ну, попрогулочнее, скажем так. А нахрена нам, спрашивается, мёртвые герои?
— Ты слыхал, о чём мы говорили с "сияющим"? — спросил я всё ещё стоящего перед нами пленника, — Ах, да, ты же не владеешь греческим. Но ведь имя Гая Атиния ты расслышал, верно? Ты знаешь, кто это такой?
— Самый главный римлянин?
— Да, римский пропретор Дальней Испании, то есть всей Бетики — главнее его в ней никого нет. И вот сейчас нам сказали, что он тяжело ранен вашими со стены. Думаю, что в городе с тобой тоже поделятся этим радостным известием — ПОКА радостным. Но ты не кажешься мне непроходимым глупцом, и я думаю, ты понимаешь, как это отразится на судьбе Гасты. Если рана окажется смертельной, город ждёт кара за его смерть, но даже если он и выживет — что едва ли при такой ране — не думаю, чтобы он простил вам своё ранение, — я-то знал от имеющего привычку подтверждаться Тита Ливия, что пропретор скопытится на третий день, но это не для посторонних, для них — только официоз о двух возможных вариантах, но для злосчастной Гасты — практически одинаково хреновых.
— И что же нас теперь ждёт? — пленник заметно скис.
— Ну, я не знаю, разрушат римляне город или нет, — об этом у Ливия и в самом деле не сказано ни слова, — Но думаю, что для вас самих это уже не столь важно. Вас — тех, кого римляне не повесят на своих любимых крестах — ожидает рабство. Мужчин, скорее всего, рудники Кордубы и Нового Карфагена, женщин, кто помоложе и посимпатичнее — римские бордели, а детей — ну, наверное, продадут в Риме, и там уж — как кому повезёт…
— Да мы лучше убьём их и умрём сами с оружием в руках!
— Для зачинщиков и активных участников мятежа это, наверное, и будет самым лучшим выходом, — согласился я, — А вот из остальных многие могли бы и спастись, если бы попали в плен не к римлянам, а к нам. Сегодня приступа ещё не будет — и дело уже к вечеру клонится, и римлянам не до того, но вот завтра — готовьтесь к героической гибели, кому она суждена. Я вот думаю — с одной стороны надо бы и нам на приступ пойти, ведь чем больше мы ваших людей захватим в плен, тем больше их спасём от невольничьего рынка, рудников и борделей. Но с другой — вот смотрю я на ваши стены и ворота, и что-то не хочется мне гнать наших солдат на их штурм. Вам же теперь терять нечего, и вы будете драться как бешеные. Наверняка убьёте многих, да и искалечите тоже не меньше, и как мне потом в глаза их жёнам, детям и матерям смотреть? Вот скажи мне, какое решение принял бы ты на моём месте? Стал бы жертвовать СВОИМИ, спасая ЧУЖИХ?
— Я понял, досточтимый. Я поговорю с нашими в городе и постараюсь убедить их. Что я могу обещать тем, кто решит сдаться вам?
— Тебе будет фотка, сильётка, унд… эээ… как это по-рюсски… эээ… паляляйка! — схохмил Володя по-русски, и мы оба рассмеялись.
— Хорошего не обещай, — сказал я пленнику по-турдетански, — Сдавшихся нам тоже ожидает рабство. Мы — друзья и союзники Рима, и римляне не поймут нас, если мы оставим своим пленникам свободу. Более того, если нам достанется больше пленных, чем им, они потребуют поделиться с ними, и вряд ли мы сможем отказать им в этом. Но тех, кого нам удастся оставить у себя, ожидает НАШЕ рабство, а не римское. В нашем войске, кстати, есть несколько моих БЫВШИХ рабов, и я могу организовать тебе встречу с кем-нибудь из них, чтобы вы могли поговорить — времени мало, но ещё есть…
— Не нужно, досточтимый. Мы знаем, что у вас с рабами обращаются хорошо и многих освобождают.
— Да, послушных и трудолюбивых, заслуживающих освобождения. Ленивых и непослушных мы продаём римлянам. Но с вами сложнее. Римляне не поймут нас, если жители Гасты, виновные в мятеже, через несколько лет живыми и здоровыми вернутся в Бетику или поселятся у нас свободными людьми. Наши рабы из Гасты получат свободу, если будут достойны её, но не в Испании. И вернуться в Испанию они никогда не смогут, если не хотят снова попасть в рабство. Их дети и внуки — может быть, если захотят, но не они сами. Это всё, что я могу обещать твоим согражданам твёрдо и без обмана. И помни, как я сказал тебе уже, это касается не всех сдавшихся нам, а только тех, кого мы сможем отстоять от передачи римлянам. Но кому-то, скорее всего, фатально не повезёт — будем надеяться, что не слишком многим…
— Не очень-то радостную весть ты передаёшь мне для моих сограждан, — ещё больше скис пленник.
— Я понимаю. Но зато ЭТО я могу обещать им от имени Тарквиниев.
— Хоть одна хорошая новость!
— Ну так поэтому я и приберёг её под конец.
— Значит, Испании те, кто уйдёт с вами, ты говоришь, больше не увидят? И где же они тогда будут жить — те, кто заслужит там свободу?
— Я не могу сказать ВСЕГО ни тебе, ни им — не уполномочен. Поэтому место своей дальнейшей жизни люди узнают только попав туда. Скажу только, что климат там не хуже, земля плодородная, а жизнь в целом — в чём-то другая, но в чём-то и такая же, как и здесь. С охотой, правда, плохо — нет даже кроликов, но рыбалка там будет хорошей.
— Морское побережье, а может быть, и какой-то остров?
— Я и так уже сказал тебе всё, что имел право сказать, и не спрашивай меня о большем. Могу добавить только одно — я там побывал, и мне там понравилось…
— Ты, Макс, прямо в натуре Тарквинием становишься! — прикололся спецназер, когда мы, проводив пленника до наших передовых постов, отпустили его обратно в город.
— Дык, с волками жить — сам шерстью обрастёшь, гы-гы!
— Так всё ж хорошо в меру. Кое в чём можно было бы и нагребать этих олухов. Вот ты сказал ему о неизбежном рабстве, а нахрена, спрашивается, если по сути дела оно будет фиктивным? А из-за этого кто-то из тех, кто иначе сдался бы нам, включит героя и предпочтёт героически пасть на стенах.
— И хрен с ним. От упёртого рогом дурачья больше проблем, чем толку, и пусть лучше его убьют на хрен римляне, чем придётся потом вешать нам самим. Ну и вдобавок, если обещать "фотка, сильётка унд паляляйка", так кто первым делом сбежится на эдакую халяву? Халявщики и искатели лёгкой жизни. А нахрена нам сдалась подобная шелупонь? Там ведь, сам знаешь, не всё будет легко, и нам нужны такие, для которых трудности — не трагедия. А генетические отбросы — опять же, пущай героически гибнут за своё право на бестолковость и идут в конечном итоге на удобрения. Говно — к говну. А нормальные — пусть лучше потом радуются, когда увидят, что не всё там так хреново, как их стращали.
— Ну, тоже логично. Выбор-то у них один хрен незавидный, и нехрен баловать.
— Тем более, что и с кормёжкой там не всё ещё пока кучеряво. Так раб и не ждёт шикарной кормёжки, а рад, если кормят хотя бы досыта, так что и капризничать особо не будет, а за пару-тройку лет, которые придётся продержать их в рабстве для приличия, как раз и улучшения заметные подоспеют, — мы говорили, естественно, об Азорах, и я имел в виду прежде всего размножение завозимого туда скота, включая и мясной, а по мелочи — уже выращиваемые там американские вкусняшки типа помидоров и красного стручкового перца, которых тоже пока-что хватает там только на "побаловать в праздник".
