- Отвечай, падла, когда с тобой генерал разговаривает!
Волосатый отпрянул, поморщился и продолжил свое невнятное бормотание. Ординарец повернулся к очкастому, вырвал у него мел и швырнул его в серую бугристую стену капонира. Осколки мела с дробным треском срикошетили по фюзеляжу самолета. Блондин близоруко сощурился на испачканные мелом пальцы и растерянно поднял глаза на Иванько. Тот раздраженно отошел к стене и повернул выключатель. Под лучом прожектора засияли плоскости самолета, заиграли бликами разложенные на полу хромированные инструменты, матово засветилась стоявшая в углу алюминиевая канистра. Иванько поддал канистру ногой, она гулко ударилась о стену и, будучи совершенно пустой, легко запрыгала по бетонному полу.
Спецы с трудом поднялись на ноги, и тут только генерал увидел что они оба мертвецки пьяны.
- Ты кого мне привез?! - гневно вращая глазами, закричал К., поворачиваясь к ординарцу. В тесном капонире его голос прозвучал громовым раскатом.
- Дык ведь кого прислали, того и привез, товарищ генерал... - попятился Иванько. - Кадровик сказал - классные спецы,
теоретики катапультирования, морально устойчивы...
- На хрена мне твои теоретики! - продолжал неистовствовать генерал. - Срать я хотел на их моральную устойчивость! Мне нужно запустить катапульту и доложить об этом руководству страны, понял ты, ебаришко позорное?!
- Виноват, товарищ генерал, - пробормотал Иванько. - Эрраре хуманум эст. Человеку свойственно ошибаться...
Но генерал не внял благородной латыни нерадивого ординарца. Он схватил блондина за ворот и закричал ему в самое ухо:
- Ты знаешь, как запустить это долбаное кресло, теоретик хренов?!
Очкастый отшатнулся, дернул шеей, икнул и поник головой. Генерал швырнул его на сложенный в углу брезент и повернулся к волосатому:
- А ты знаешь?! Отвечай, гнида, а то застрелю!
Волосатый взмахнул руками и пробормотал:
- Если тв... тв... твердотопливный ус-скоритель ак-ктивировать...
После этого он уставился оловянными глазами на сияющую в блеске прожектора пуговицу на генеральском кителе и замолк.
Взбешенный К. отвесил ему классического гвардейского 'леща', и волосатый полетел в угол вслед за напарником.
- Погоди же, с-сука, ты у меня за все ответишь, - процедил генерал, медленно подходя к Иванько. Тот попятился к стене.
Наступая на ординарца, К. зацепился сапогом за стоявшую у плоскости самолета стремянку и остановился. Прямо перед ним на уровне глаз блестел стеклами фонарь кабины пилота и чернела спинка пресловутого кресла-катапульты. Злоба с новой силой охватила генерала. Так изумительно гладко, так фантастически удачно был проведен этот день, быть может, главный день в его жизни, с такой легкостью осуществлялся его тщательно разработанный план, а эти мудаки...
Прервав собственные мысли, генерал резким движением пододвинул к себе стремянку, отдуваясь, влез в кабину и уселся в кресло пилота. Иванько, не решаясь подать голос, опасливо наблюдал издали.
Некоторое время К. разглядывал многочисленные приборы, а затем принялся решительно дергать за все рычаги и нажимать на все кнопки подряд. Очевидно, генеральская интуиция оказалась выше научных знаний секретных спецов. Как впоследствии утверждали эксперты, генералу удалось то, чего никак не получалось у теоретиков из московского 'почтового ящика'. Случайная, а точнее вдохновенная комбинация включенных кнопок, сдвинутых рычагов и нажатых педалей вдруг сработала как долгожданное бинго игрового автомата, когда аппетитные вишенки под мелодичный звон неожиданно выстраиваются в ряд и слышится веселый частый стук падающих монет. С той лишь разницей, что генеральским выигрышем оказался не денежный приз, а пресловутая активация твердотопливного ускорителя кресла-катапульты, на необходимости которой прозорливо настаивал волосатый спец. В полном соответствии с замыслом немецких инженеров под полом кабины зашипел сжатый воздух, сработала пружина и мгновенно включившиеся ускорители с огромной силой выбросили кресло вместе с генералом через открытый фонарь. Расстояние до потолка капонира не превышало полутора метров, поэтому исторический полет генерала был крайне недолгим.
Наблюдавший сцену Иванько все понял за секунду до развязки. Из-под самолета стремительно вырвались две газовые струи, и тут же ординарец услышал звук, напоминающий падение гнилой тыквы на брусчатую мостовую.
Спустя полчаса из ростокской комендатуры прибыло дежурное отделение. Солдаты в новеньких гимнастерках и начищенных сапогах, тихо матерясь, без особого тщания собрали то немногое, что осталось от генерала в брезентовую сумку. В отдельный пакет сложили погнутые от удара о бетонный потолок ордена. Так их и несли потом за гробом К. на атласных подушечках - 'обожженные в боях', как впоследствии написала 'Красная Звезда'.
Глава IV. Сокровища поверженного Рейха.
Мила и Алик ошеломленно молчали. Сима размяла новую сигаретку и не спеша закурила.
- Это был поворотный день в нашей с Груней жизни. К дому подкатил комендантский 'виллис', и солдаты вывели из него дрожащего, почти невменяемого Иванько. Мордатый капитан из комендатуры коротко сообщил нам, что генерал пал смертью храбрых при выполнении воинского долга и велел держать язык за зубами. Впрочем, поделиться новостью мы все равно ни с кем не могли, поскольку нас вместе с Иванько заперли в гараже и тут же начали обыск. Оставшийся без хозяина ординарец, дрожа и всхлипывая, рассказал нам с Груней о последнем полете генерала К. Затем он поднялся на цыпочки, нашарил на стеллаже с инструментами армейскую фляжку в брезентовом чехле и надолго припал к ней губами. Оторвавшись наконец от алюминиевого горлышка, он обвел нас просветленным взглядом, непослушными пальцами завинтил крышечку и положил фляжку на полку. Затем он аккуратно расстелил волосатую шинель на бетонном полу и разделся до бязевой рубахи и кальсон, словно собираясь лечь в постель. В этот момент силы окончательно оставили его, и он тяжело рухнул на пол рядом с шинелью.
Каким бы ни был Иванько гнусным мерзавцем и отпетым кобелем, в ту минуту он был для нас товарищем по несчастью, и мы по-бабьи пожалели его. Не в силах приподнять отъевшегося за три послевоенных года ординарца, мы перекатили тяжелое, как жернов, бесчувственное тело на шинель и прикрыли его полой в лучших традициях военно-патриотической литературы, воспевающей романтику походной жизни. Правда, шинель эта не была прожжена у костров или пробита осколками в боях, а лишь недавно получена у интенданта и была теплой и приятно волосатой на ощупь.
Судя по доносящимся до нас звукам, обыск шел нешуточный. На чердаке слышались шаги, в доме хлопали двери, гулко сдвигалась мебель, раздавался деревянный треск - вероятно поднимали половицы. Через несколько часов нас с Груней перевели в комнату прислуги и снова заперли. По комнате с открытыми настежь окнами летал пух из вспоротой перины, валялись перевернутые стулья и разбросанные вещи.
Дверь распахнулась, и к нам вошла плотная крашеная блондинка с треугольничками в красных петлицах, явно копирующая стиль Марлен Дитрих. Похлопывая плетеным кожаным хлыстиком по лаковому сапожку, она приказала нам раздеться догола. Мы стянули одежду и, дрожа от холода, стояли перед ней, прикрываясь руками сверху и снизу. Последовала команда 'руки опустить!', и не успели мы повиноваться, как хлыст со свистом обжег Грунино плечо, оставив вспухшую красную полосу. Груня взвизгнула, и мы поспешно опустили руки. Далее последовали процедуры, впоследствии многократно повторенные со мной во время шмонов на любимой родине, а именно: наклоны, раздвигание ягодиц и приседания в расчете на то, что из наших интимных отверстий при этом вывалятся пароли, коды, явки, адреса иностранных резидентов и прочие ценные сведения, неминуемо означающие для проводящего обыск военнослужащего благодарность в приказе и внеочередной отпуск.
Из нас с Груней в этот раз (как, забегая вперед, и при последующих обысках) ничего не выпало. Марлен с недовольной миной наманикюренными пальчиками прошлась по швам наших трусов и лифчиков и велела нам одеваться. Побрезговав оскверненным бельем, мы кое-как натянули платья на голое тело.
