- Господи, прости меня, болтливую, - перебила сама себя Сима. - Аж до Скьюза добралась. Вообще-то, я хотела похвастать, что в девяностые годы мне довелось поработать в Германии у гуру татуировки - самого Херберта Хоффмана, царствие ему небесное. Мощнейший был мужик, недавно только помер - уже за девяносто...

Сима раскраснелась от коньяка.

- Знаешь, Алик, я сегодня, пожалуй, похожу немного. Только разомни мне крестец.

Сима в моменты хорошего самочувствия могла ходить, но для этого ей был нужен специальный массаж. Алик помог ей улечься на живот и стянул халат до бедер. В низу спины, под виньеткой с растительным узором бугрился несоразмерно большой копчик. С подвявших ягодиц на него угрожающе нацеливались клешнями оранжевые скорпионы. Алик начал осторожно разминать кожу вокруг перевитой венами выпуклости. Сима кряхтела от боли и удовольствия.

- Умеешь ты, все же, сделать женщине приятное, Алик, - сказала она наконец. - Не знаю, какой ты любовник, но руки твои могут свести с ума любую женщину.

- Любовник? -подняла брови Мила. - Да он девушек как пауков боится!

- Что за чепуха! - вспыхнул Алик. - Когда это я пауков боялся?

Мила расхохоталась в голос. Сима вторила ей, хрюкая в подушку. Алик возмущенно отнял руки от покрытой кельтским узором поясницы.

- Верим, верим, - Сима, отсмеявшись, махнула рукой. - Не обижайся, дорогой. Спасибо тебе. У меня от твоих прикосновений нервы в копчике будто заново срастаются. Словно и не рвались от пинка рыжего вертухая по отощавшей на лагерном пайке девичьей заднице. И ноги, хоть ненадолго, снова шевелятся.

Сима натянула халат и с помощью Алика села на кровати, спустив ноги на пол.

- За что он вас так? - спросила Мила. - Вы боролись за права заключенных? Как 'Пусси райот'?

- Бороться как раз хотел он, - криво улыбнулась Сима. - Так хотел со мной побороться за мою пусси, что аж слюни по губам текли. По красным, как сырая говядина, вывернутым губищам. Но я ему чайник привесила.

- Какой чайник? - недоуменно спросил Алик. - Куда привесила?

- Это такое лагерное идиоматическое выражение, - усмехнулась Сима. - Означает что-то вроде 'прокрутить динаму'. Он зазвал меня на склад со старыми бушлатами, и я не стала кочевряжиться, пошла. Сначала он вел себя как настоящий мордовский джентельмен: поставил передо мной банку тушенки, насыпал горсть кедровых орешков, налил полстакана спирта. В тех обстоятельствах это выглядело, как изысканное ухаживание. Ну, я выпила, поела, и он завалил меня на бушлаты. Тут я ему спокойно так говорю, что у меня трихомоноз. Он опешил, руки разжал и сидит, губищи свои облизывает. А я встала и пошла к двери. Он мгновенно очухался, метнулся за мной, высоко выпрыгнул и профессионально, как привык валить матерых урок, смахнул меня на пол ударом кованого сапога по копчику.

- Сломал? - ахнула Мила.

- Сломал, конечно. Я потом на больничке три недели чалилась, пока встать смогла. Срослось, конечно, неправильно. По молодости вроде оклемалась, но с возрастом стало давать о себе знать. Вроде как ток вырубают, который к ногам идет. Расквашенные нервы электричество проводить не желают. Ну давай, Алик, попробуем.

Опершись о руку Алика, Сима поднялась с кровати и несколько раз прошлась из угла в угол комнаты.

- Красота! - сказала она довольно. - Мужские руки и коньяк делают чудеса.

Сима закурила пахучую египетскую сигаретку, и в комнате поплыл аромат восточной кофейни.

- Так на чем я остановилась?

- На гильдии татуировщиков, - подсказала Мила.

- Эка меня занесло, - сама себе удивилась Сима. - Гильдию Скьюз уже в пятидесятых основал. А татушничать я еще до войны начала.

- Как это? - округлила глаза Мила. - Сколько ж вам тогда было?

- Четырнадцать. Татуировкой тогда занимался мой отец. Знаете, кому он однажды сделал наколку? Самому Хозяину.

- Какому хозяину?

- Для вашего поколения это слово уже неведомо, - вздохнула Сима. - Да и то правда - ни Хрущев, ни Брежнев, ни даже Андропов, а, тем более, Горбачев настоящими хозяевами не были, вот слово и подзабылось. Ну не Медведева же хозяином называть! Правда, нынешний пахан на Xозяина отчасти похож. Но и он - слабая копия.

- Твой отец делал тату самому Сталину?! - выпучил глаза Алик.

- Ну да. С этого все и началось. Отец вместе с ним сидел в Бакинской тюрьме. Там он и набил будущему вождю народов на плече синий скалящийся череп. Вообще-то, папаша мой по уголовной статье сидел, но Коба его в политические перековал. Потом они вместе в нарымской ссылке парились, вмести бежали. Да вы, небось, слышали про известного большевика М. из ближайшего сталинского окружения? Я-то фамилию матери всю жизнь ношу от греха подальше.

- Почему от греха?

Сима неторопливо затянулась, держа тоненькую сигарету большим и указательным пальцем.

- Потому что дружить с людоедом можно только до тех пор, пока он не проголодается. Когда отец стал слишком заметной фигурой в партии, Сталин его расстрелял. Как и многих других своих старых корешей. Но это было уже позже, перед войной. А до этого они, так сказать, дружили. У них даже дочери родились в один год - Светка Аллилуева в феврале, а я в мае двадцать шестого. И матерей наших в один и тот же тридцать второй год не стало - моя мамашка от туберкулеза преставилась, а Надежда Сергеевна застрелилась, как говорили, от приступа мигрени. Вы можете себе представить, чтобы люди стрелялись из-за головной боли? Как бы сильно голова ни болела? Так или иначе, нас со Светкой одни и те же няньки воспитывали, еще те бонны старорежимные, и я у них многому научилась, прежде всего языкам. С отцом виделась редко, когда он с кучей подарков приезжал в отпуск. В один из таких наездов отец и показал мне как татуировать. Ну, как других детей учат вязать или выжигать по дереву. Я сразу же увлеклась, хотя тогда это нужно было скрывать. Потом отца расстреляли как врага народа, а меня пристроили в семью генерала К. Тогда он, правда, еще полковничьи погоны носил. Своих детей у них с Софьей Вениаминовной не было, и они взяли двух сирот - воспитанниц: меня и Груню Сивашову - смышленую деревенскую девчонку.

Сима закончила прогулку по комнате и с помощью Алика, кряхтя, забралась на кровать.

- Кажется, я слышал про этого генерала, - наморщил лоб Алик. - Что-то связанное с катапультами для военных самолетов.

- Умница, - одобрительно кивнула Сима. - Сейчас я расскажу, как именно он был связан с этими самыми катапультами...

Глава II. Пир победителей.

О юных годах генерала К. Симе было известно немногое. Незадолго до революции оставшегося без отца подростка взял в подмастерья известный петербургский ювелир. Мать К. окончательно спилась, и ювелир поселил его у себя дома, кормил, одевал, откладывал для него деньги в банке. По утрам четырнадцатилетний К. ходил в школу, а после обеда учился раскатывать кольца и вязать цепочки, собираясь в будущем зарабатывать этим ремеслом на хлеб. Но в семнадцатом году юноша проникся пафосом революционных вихрей и в силу своего пролетарского происхождения воспылал к угнетавшему его хозяину классовой ненавистью.

Это святое чувство вскоре нашло свое практическое

воплощение. Морозным декабрьским днем к ювелирной лавке, подметая обледеневшими клешами мостовую, подошли революционные матросы. Придерживая бескозырки и задевая широченными плечами за дверные косяки, они спустились в полуподвал мастерской и без лишних предисловий объявили, что все ценности экспроприируются на нужды рабоче-крестьянской Красной Армии. При виде матросов К. ощутил в груди холодок восторга, осознавая свою причастность к происходящей на его глазах революционной смене общественно-экономических формаций. Не обращая внимания на отчаянные знаки побледневшего ювелира, он самолично показал матросам потайной сейф с ценностями. Немного неприятно было видеть, как пытавшемуся защитить свое добро хозяину проткнули штыком живот, но зато юный К. обрел новых, классово близких друзей. Они забрали его с собой и, в конечном счете, вывели на ту дорогу, по которой он добрался до высот головокружительных.