Мы остановились прямо под уличным фонарем. Дождь отвесно падал на зонт, отскакивая светящимися брызгами.
- И это самое важное, - продолжила я. - Никто из нас не должен верить друг другу - только так все может получиться. Нас должно связывать не доверие, а инстинкт самосохранения...
- Не гони порожняк, - поморщился Иванько. - Всем все понятно. Алеа яцта эст - жребий брошен. Короче, будьте готовы на следующей неделе в пятницу. Я заеду в полночь. Это не для конспирации - все важные эшелоны уходят по ночам. И еще раз, если вы...
- Иди, милок, иди, - прервала его Груня. - Если не передумаешь, ждем тебя в пятницу. А коли не явишься, будем считать, что этого разговора не было.
Иванько нахлобучил капюшон до самых усов и растворился в освещенной двумя рядами фонарей, заштрихованной дождем перспективе улицы Горького.
- Зачем ты меня в это втравила, - я с тоской глядела вслед зыбкой фигуре Иванько.
- Не боись, подруга, - Груня возбужденно прижaлась ко мне
грудью. - Я чувствую, что все у нас получится. Я же говорю, мне поперло. Нас ждет сказочная судьба...
- Не все сказки добрые. Что если нас ждет судьба из страшной сказки?
Груня ничего не слышала.
- Сегодня как раз Ильин день и дождь идет, - она выпростала руку и перекрестилась. - Это господь знак подает! - Груня вздрогнула и остановилась. - Сегодня ровно тринадцать лет с тех пор, как мы нашли клад! Подруга, пора действовать!
Я заглянула в зеленые, как крыжовник, глаза Груни.
- Ровно тринадцать? Что же хорошего в этом совпадении? Это нам знак отказаться от этой безумной затеи.
- Ерунда! Для меня это счастливое число.
- А куда ты денешь Грету?
- Это вообще проще простого. Ее, как дочь инвалида войны,
устроить в любой пионерлагерь - раз плюнуть. Я ее в Артек отправлю.
- А...
- Прекрати, Симуля! Все малые трудности преодолеем по ходу дела. Главное - решились. Никто ничего не узнает. Как говорила моя бабушка, все будет и шито, и крыто...
Глава IX. Свобода на баррикадах.
Теплой августовской ночью шестьдесят первого года из дальнего тупика, затерянного среди бесконечной рельсовой путаницы между Ярославским и Рижским вокзалами, выбрался короткий военный эшелон. Он почти сплошь состоял из платформ, плотно укутанных брезентом, явно предназначенным скрыть истинную форму перевозимого груза. Спецпоезд двигался на запад и, по-видимому, перевозил военную технику в одну из стран Варшавского договора. После венгерских событий пятьдесят шестого года для поддержания братской интернациональной дружбы требовалось все больше танков и стрелкового оружия.
В голове и в хвосте состава было прицеплено по пассажирскому вагону с наглухо закрытыми окнами. В заднем вагоне размещался взвод охраны. Отделения, сменяя друг друга, круглые сутки вели наблюдение через специальные затемненные стекла под потолком. Передний - штабной вагон был в распоряжении коменданта эшелона майора Иванько.
Двумя часами раньше, ровно в полночь, Иванько явился к нам на Тверскую. Его было не узнать - от неопрятного вида, угрожающего тона и скабрезностей не осталось и следа. Он был собран, подтянут, чисто выбрит.
Мы молча спустились во двор. У мусорных баков стояла крытая брезентом полуторка. В свете фар, прикрытых маскировочными козырьками, сеялся мелкий дождь. Груня перекрестилась, и мы по очереди забрались кузов.
- Сидите тихо, - бросил Иванько, затягивая ремешки на брезенте.
Грузовик со спецномерами пролетел в дождевом облаке по ночной Тверской, сделал несколько поворотов и запетлял в переулках. Темнота была полной. Судя по коротким задержкам и доносившимся снаружи отрывистым фразам, грузовик миновал несколько проходных. В кузов никто не заглядывал - очевидно, у Иванько был какой-то особый пропуск.
Наконец полуторка остановилась. За брезентовой стенкой произошел короткий невнятный разговор, послышались удаляющиеся шаги, и Иванько вполголоса скомандовал:
- Выходите.
Было новолуние. Над железнодорожными путями висела туманная пелена. В темноте мы наощупь выбрались из кузова. Прямо перед нами чернела туша пассажирского вагона. Мы поднялись по мокрым железным ступеням, дверь на мгновение приотворилась, обозначив тускло освещенный тамбур, и тут же захлопнулась.
- Окна не открывать. Свет не зажигать, - приказал Иванько.
Он провел нас в тесное, на манер проводницкого, купе с двухъярусными полками, задвинул стальную дверь и запер ее снаружи трехгранкой. У меня сжалось сердце.
- Вот и настал нам кидрык, - сказала я в полной темноте. - Отсюда мы точно не выберемся. Я сейчас поняла, что чудеса если и случаются, то не здесь и не с нами, а где-то в другом месте с кем-то другим. Господи, какие же мы идиотки...
- Не боись, подруга, - горячим шепотом ответила невидимая Груня. - Назвалась груздем - не говори, что поганка...
Состав тронулся. Мы улеглись на нижнюю полку, тесно прижались друг к другу и задремали под стук колес.
Утром Иванько принес чай и бутерброды. Он снова преобразился. По мере удаления от Москвы постепенно исчезала его подтянутость и казенная строгость. Воротничок гимнастерки был расстегнут, на подбородке проступила темная щетина. Со стаканами чая, вставленными в мельхиоровые подстаканники он был похож на проводника.
Иванько отпер оконный замок и поднял шторку. Сквозь матовое стекло ничего не было видно, но зато купе наполнилось мягким белесым светом. Мы немного приободрились.
- Только что проехали Гомель, - сообщил утративший вчерашнюю молчаливость Иванько. - Через несколько часов будет Брест, за ночь проедем Польшу, и рано утром мы на месте...
- А какое завтра число? - осенило меня. - Кажется тринадцатое? Господи, опять тринадцать...
- Почему опять? - весело спросил Иванько.
Груня с досадой поморщилась. Я промолчала.
- В Берлине у нас до обратного эшелона будет двое суток
свободных, - сказал Иванько. - За мной закреплена машина, пропуск с литерой 'А', так что доедем до места без проблем...
- Но нас же увидят! Наши солдаты, местные жители...
- А мы и скрываться не будем, - самодовольно улыбнулся Иванько. - Обязательно увидят. И поймут все как надо. Думаете, вы первые, кого я с собой вожу? Чай, не сталинские времена. Строгости только в Москве при отправке эшелона, да и то больше для порядка. А потому, никакой комендант поезда не откажет себе в удовольствии прокатиться с теплой бабой в отдельном вагоне. Или с двумя сразу. И вас - курочек, желающих на заграницу хоть одним глазком поглядеть - пруд пруди. Опять же, пара капроновых чулок, склянка с духами, - ваша сестра за это на все готова. Вас примут за обычных офицерских подстилок, и это, поверьте мне, лучшее прикрытие. Нравится вам такой расклад? - захохотал Иванько.
Он долго, с наслаждением хлебал чай с сушками, устроившись
на откидном стульчике. Мы молча сидели напротив него на нижней полке.
- При моих полномочиях операцию провернем без всякого риска, - посерьезнев, продолжил Иванько. - Москва далеко. А в демократической Германии русскому офицеру бояться нечего - мы там хозяева. Можно рассекать в любом направлении - хоть с бабами, хоть с оружием, хоть с товарищами боевыми. Немчура в сорок пятом урок хорошо выучила. Будут теперь знать, кто из нас унтерменш...
- А ты, стало быть, теперь юберменш, - усмехнулась Груня. - И чем же ты тогда лучше фашистов?
Я толкнула Груню коленом.
- Юбер - это точно, - с неожиданным добродушием рассмеялся Иванько. - Вашей сестры в этом купе перебывало немеряно. Но дело не в этом. Восточные фрицы теперь другими стали. На наших похожи. Все вопросы через свои райкомы решают, райкомы через обкомы и так дальше до Берлина, а оттуда до самой Москвы. Да и то сказать - залупаться себе дороже. Вон венгры возбухли в пятьдесят шестом, так их тут же привели к общему знаменателю. И так будет с каждым, кто мирно, в дружбе народов жить не хочет. Зря, что ли, мы их освобождали от фашистского ига?
