- Вот и подсказывает! - воскликнула Груня. - Не зря же он нам Иванько прислал!
- Иванько нам черт прислал, - возразила я. - Уж не хочешь ли ты взять и все рассказать матерому энкаведешнику? Тут-то нам и будет полный кирдык.
- Неужели мы, две бабы, одному мужику глаза не отведем? Пусть он хоть сто раз энкаведешник. Я чувствую, что все получится! Мне и так везет в жизни - с полковником, с квартирой этой, с Греточкой... Мне поперло, понимаешь?
- А мне не поперло, - отрезала я. - Я не хочу рисковать. Мне Венгрии хватило. Еще одной контузии я не перенесу. И в лагерь я больше не желаю. Я просто не выдержу второго пинка по копчику. Надо подождать. Не может же так вечно продолжаться. Когда-нибудь откроется и эта долбаная страна.
- Как ты не понимаешь! Эта страна открыта уже сейчас. Но только для немногих. А для всех она не откроется никогда! Чтобы забрать клад, надо стать этими немногими. Или использовать кого-то из них. Хотя бы и Иванько. Я черту готова отдаться, лишь бы выбраться отсюда.
- Так ты и вправду была с ним тогда в Варнемюнде? Зачем?
- Не могла с собой сладить после тебя. Такой ты во мне огонь разожгла, что мужика больше жизни захотелось. Да и его надо было успокоить...
Я мысленно произвела несложные арифметические вычисления, и меня осенило:
- Так это он отец Греты, а не Сыромятин?
Груня вплотную приникла ко мне и приложила палец к моим губам.
Я молчала. Груня схватила меня за руки. Ее глаза горели. В освещенном конусе уличного фонаря пролетали наполненные зеленым светом дождевые капли.
- Симочка, миленькая, - жалобно сказала она. - Надо же что-то делать...
- Да его, поди, уже и вовсе нет - вклада этого банковского, - я раздраженно отняла руки. - Пропал давно или государству сдали.
- Нет... - покачала головой Груня. - У них ничего не пропадает. Тонкостей я ихних, конечно, не знаю, но порядки буржуйские середкой чувствую. У них если мое, то мое, никто не отнимет. А если отнимет, то найдут и назад вернут. Звериный оскал капитализма называется. Я так хорошо себе его представляю - огромная псина с тремя клыкастыми мордами стережет мешки с золотом, и один из этих мешков - мой...
- Это ты в детстве Цербера на картинке видела. Он охраняет выход из Аида - царства мертвых. Чтобы ни один покойник не мог к живым пробраться.
- Боже мой! - воскликнула Груня. - Да это же как раз про нашу
замечательную страну мертвяков!
- Вот именно. Отсюда ни один не выберется. И никакой Геракл не поможет.
- Посмотрим, - решительно встряхнула зонтиком Груня. - Коли бог дал нам разум, мы должны им пользоваться. В крайности, руками и ногами биться за свое счастье. Можно в Берлине на Запад уйти. Там же город, как торт между союзниками поделен. Помнишь, в сорок седьмом ездили с Софьей Вениаминовной в Западный Берлин за гобеленами? Там люди запросто туда-сюда через границу пешком шастали, прямо через зоопарк. Я хорошо помню, как водила рябой рулил тогда от вокзала через Тиргартен и обратно. Совсем недалеко... Если там и посейчас все так, тогда и мы прорвемся. Иванько прав, главное за кордон выбраться... Может, ты с подругой поговоришь?
'Подругой' мы конспиративно называли Светлану Аллилуеву.
- Она сейчас не при делах. Тянет лямку в Литинституте, с мужиками никак не разберется...
- Тогда нам без этого гада Иванько никак не обойтись. Это наш последний шанс. Надо с ним поговорить.
- О чем?
- Отведем ему глаза. Как хорошо, что золото осталось в Варнемюнде! Пообещаем ему долю, и он в лепешку расшибется, чтобы помочь нам туда добраться.
- Но ведь он увяжется вместе с нами!
- Конечно. Не такая уж я дура, чтобы этого не понимать. Но ведь для нас главное вырваться отсюда. Наверняка придется добираться через Берлин. А там дождемся случая и заберем камни.
- Ты вообще понимаешь, что говоришь? Он же там с нас глаз не спустит.
- Не боись, подруга! Забудь про копчик, соображай головой. Зря что ли пыль лагерную глотала? Надо только терпения набраться. Шанс обязательно будет. И тогда убьем сразу трех зайцев: заберем камни, получим хотя бы половину золота и, главное, он отстанет от нас навсегда...
Дождь усилился. Груня вновь прижалась к моему боку, и мы зашагали к дому, обходя лужи. Небесная влага с мягким шуршанием падала на зонт и стекала по его кромке рвущейся, наполненной фонарным светом водяной пленкой.
Иванько явился через неделю такой же дождливой августовской ночью, трезвый и собранный. Ему нельзя было отказать в особом, зверином чутье, которое отличает любого настоящего охотника - будь то рядовой траппер или матерый ловец человеков. За годы в лагере, сам пребывая в шкуре дичи, он досконально изучил ее повадки, и теперь, вернув себе статус охотника, с легкостью понимал ее малейшие душевные движения.
Он привык доверять своей интуиции, и сейчас чувствовал себя уверенно. Будто подслушав все, что мы с Груней обсудили за неделю, он теперь ни секунды не сомневался в нашей готовности договариваться. Долгие две минуты он пристально смотрел нам в глаза, словно гипнотизируя, а затем неожиданно заговорил, как бы включив звук посреди затянувшегося немого диалога.
- И не вздумайте козу заделать. Я с вами не шутки шутить пришел. Чтобы никакой самодеятельности. Всю операцию я спланирую сам. Будете делать все, как я скажу.
Но и мы были готовы к бою.
- Ты бы не сильно ерепенился дружок, - спокойно ответила Груня. - Твои понты не от того, что ты смелый такой, а потому что времена другие настали. Вся контора ваша Хозяина даже мертвого боялась! Ты в каком году освободился? В пятьдесят третьем, после того, как он дубаря врезал? Стало быть, вы после этого восемь лет даже помыслить не могли о каких-то 'операциях'. Бздели так, что земля дрожала!
- Ну ты, бл... - начал было Иванько, но Грунин голос тут же взлетел до грозовой звонкости:
- Молчи, карась сучий! Еще одна угроза, и никакого 'дела' вообще не будет. Никому ты нас не заложишь. Вздумаешь запеть - тебя первого же и пометут. Почему сразу не стукнул? Отчего молчал столько лет?
Иванько, выжидательно глядя на Груню, облизывал пересохшие губы.
Мы оделись и вышли на ночную улицу. В облаках светящихся брызг по улице Горького проносились редкие машины.
- Короче, слушай сюда, - уже спокойно сказала Груня. - Пугать мы друг друга больше не будем. Если поможешь до места добраться, получишь третью долю...
- Половину! - живо возразил Иванько. - Ваше рыжье, мой десант.
- Ты здесь базара не разводи, - сжав кулачки, твердо ответила
Груня. - Я тебе предлагаю не десять процентов и не двадцать. Нас трое здесь, значит и три доли. Не нравится - вали отсюда. Но и это разговор преждевременный. Ты еще не сказал, какой сам сможешь пай внести. Валяй, колись, чего надумал и чего можешь. А мы послушаем и порешаем, брать ли тебя в долю или наоборот послать к ебаной матери.
- Вот как ты запела, - ощерился Иванько. - Это с чьего же голоса? - он перевел взгляд на меня.
Вопреки здравому смыслу меня до краев наполняло вселенское спокойствие.
- Иванько, не будь идиотом, - я слышала сама себя словно со стороны. - Мы уже не те девочки, что были в Варнемюнде тринадцать лет назад. Рассказывай, что ты можешь или уходи.
Иванько поглубже надвинул капюшон плащ-палатки и закурил.
- Короче. Я могу устроить место в спецвагоне с военным грузом,
- глухо сказал он. - Досмотра по дороге не будет. Эшелон идет до Берлина. Оттуда до Варнемюнде можно будет добраться на машине...
Мы с Груней быстро переглянулась под зонтом.
- Или нужно куда-то еще? - Иванько в свете фонаря впился в нас взглядом.
- Нет, не надо, - быстро сказала я. - Но об этом пока рано. Когда отправляется эшелон? Сколько у нас будет времени? Где мы там остановимся?
- Маршрут выполняется раз в месяц. Ближайший - через десять дней. Но если вы, суки, хоть одной живой душе...
- Прекрати. Я же сказала, не будь идиотом. С этой минуты мы все повязаны. Если возьмут любого из нас, крышка всем остальным...
