– А учеба?
– Возьму академку. Переживут без меня.
– А родители?
– Позвоню им, объясню. Они меня любят – поймут… Ой, Маша, мы уже дошли. Гляди – почти двенадцать!
Площадь Звезды битком набита. Люди стояли тесно, смотрели на Арку, на которой должно было вспыхнуть 00:00.
Оленька подсознательно ждала боя кремлевских курантов, но вместо них ударил артиллерийский залп и ночное небо осветилось новогодним салютом.
– Как на Ленинских горах, – подумала Оленька.
Со всех сторон дружно захлопали пробки из принесеных с собой бутылок шампанского, раздались веселые крики:
– Bonne année et Bonne santé! С Новым годом! С новым счастьем!
У Оленьки и Маши в руках оказались пластиковые стаканчики с шампанским, с ними чокались, весело поздравляли с наступившим Новым годом. Люди всех рас – белые, черные, желтые сердечно обнимали друг друга, по французскому обычаю целовались в обе щеки.
“Радость, настоящая радость, – думала Оленька, подставляя щеки под поцелуи и выпивая шампанское. – Новая, настоящая жизнь!”
Салют взрывался в небе феерическими звездами, разлетался косматыми кометами, мерцал крутящимися спиралями. Гирлянды переливались и сверкали на деревьях вокруг площади, гремела музыка, многие пели и танцевали.
Прошло десять минут Нового года, а поцелуи и поздравления не прекращались, наоборот, усиливались.
– Париж, Франция, – подумала Оленька, – но все-таки странно…
Сообразила, что целуют и обнимают ее негры в теплых куртках поверх африканских балахонов, арабы в национальных платках с кистями, а белых людей вокруг нее что-то не видно.
– Ты же не расистка, – сказало Оленькино воспитание. – Пионер – всем ребятам пример! – и Оленька чмокнула две толстые черные щеки в ответ на сочные поцелуи, за ними – еще две, уколовшись о жесткую колючую щетину.
Под бурные поздравления, пожелания мира, здоровья и счастья со всех сторон ей спешили налить все больше шампанского. Оленька отнекивалась – ее весело закружили в танце, целовали в щеки, в лоб, в губы, обнимали за плечи, передавали из рук в руки, гладили по волосам, по лицу, по животу, по бедрам. Блестящие глаза, смеющиеся рты, ищущие губы…
Вокруг нее колыхалась плотная стена из мужчин.
Оленька почувствовала шершавые руки у себя на груди под шубкой, руки сдвинули лифчик и больно сжали соски…
Оленька закричала и вырвалась из круга. Добежала до тротуара, по нему – до ярко освещенной витрины большого магазина. Остановилась перевести дух, достала носовой платочек, вытерла чужую липкую слюну с губ, щек, лица, поправила лифчик и причесалась. Подруги не видно. Сумела Маша выбраться из этого котла?
Возвращаться на площадь, искать ее в толпе Оленька побоялась.
2. Новенькая
Злата работала семь лет в ресторане на Елисейских полях. Не на самих Полях, а на соседней Рю де Мариньян, что почти одно и то же: всего пол-блока от станции метро Франклин Рузвельт.
Рене, хозяин ресторана, был помешан на всем американском – фильмах, музыке, джинсах, кока-коле, гамбургерах и хот-догах. В ресторане, в центре главного зала, на высоком подиуме красовался мотоцикл Харлей-Дэвидсон, по стенам развешаны плакаты и фотографии кинозвезд и спортсменов (многие с автографами), на полную мощь грохотал американский рок-н-ролл, все официантки, как на подбор, блондинки в кожаных мини-юбках, ковбойских сапогах и шляпах Стетсон.
Француженки, англичанки, немки, полячки, русские – девушки со всей Европы и из бывшего соцлагеря разносили техаские бифштексы, виски с содовой и улыбались голливудскими улыбками.
Проходимость у ресторана была хорошая: с двенадцати дня – времени ланча, и до закрытия в три ночи зал наполняла пестрая толпа туристов из разных стран, немало приходило и французов – любителей американского образа жизни. Многие иностранцы по-французски совсем не говорили, но худо-бедно объяснялись по-английски, поэтому знание английского, хотя бы минимальное, было обязательным требованием к официанткам.
Семь лет – большой срок, почти все, с кем Злата начинала работу, сменились: перехали в другие города и страны, получили образование, вышли замуж, родили детей… В итоге, Злата оказалась самой старшей по возрасту, опыту и положению, “выросла” до старшей официантки и начальницы смены. Работа тяжелая: успевай обслуживать свои столики, следи за работой других девушек, разруливай сложные ситуации с клиентами, гаси конфликты между сотрудниками.
После смены, натаскавшись за десять часов переполненных подносов, наслушавшись всякого от посетителей и co-workers, Злата, еле живая, доползала до дома. Голова болела, кости трещали, внизу живота – опостылевшая тяжесть. На личную жизнь ни времени, ни желания, ни сил не оставалось. Злата крепилась, терпела и регулярно откладывала деньги на банковский счет – мечтала купить квартирку где-нибудь в хорошем районе. Каждый чек приближал к цели. Еще два года и мечта сбудется, тогда будет видно как жить дальше.
В Париже конец декабря – начало января – самые горячие недели в году. Сотни тысяч туристов приезжают на Рождественские каникулы в Город огней, воспетый поэтами, писателями, художниками и прочей творческой братией. Приезжие, да и сами парижане, любуются иллюминацией, закупают подарки, прогуливаются по бульварам, кафе и ресторанам.
На это время Рене дополнительно нанимал официанток, иначе никак не справиться с лавиной голодных туристов. Минутное интервью и, если девушка производила положительное впечатление, начинала работу “с места – в карьер”.
Злата иногда приходила в ужас от новых работниц, которые если и бывали в ресторанах, то только как посетители. Приходилось на скорую руку обучать, объяснять, показывать, иногда – увольнять в первые часы.
Новенькая из России Злате понравилась – невысокого роста, со светло-русыми волосами, точеной фигуркой и располагающей доброй улыбкой. Хорошая правильная натура – это Злата определила с первого взгляда. Очевидно, новенькая немного работала в ресторане или кафе – освоилась быстро и уже через день разносила заказы, пританцовывая под музыку. Такой стиль работы импонировал Злате – не любила хмурых и озабоченных официанток, воспринимающих посетителей только с монетарной точки зрения. Чаевые в ресторане давали щедро, по-американски, не то что во французских заведениях.
Во время короткого перекура разговорились: новенькая, как и Злата, оказалась москвичкой, во Франции недавно, это ее первая “серьезная” работа, незамужем, детей нет, живет в пригороде в одной комнате с тремя другими девушками.
Большего Злата не спрашивала и знать не хотела. Годы эмигрантской жизни научили ее держаться с людьми на расстоянии, не приближать близко, иначе потом проблем не оберешься. Утирать слезы, проводить сеансы психотерапии, договариваться об абортах – от всего этого Злата давно устала. Новенькая, правда, вызывала симпатию.
Праздничная лихорадка набирала темп, в ресторане добавили столиков, чтобы вместить все прибывающих гостей столицы. Официантки крутились, как заводные, времени на передышку или перекур почти не оставалось.
Злата разрывалась между столиками и своими менеджерскими обязанностями, но краем глаза (профессиональный навык) присматривала за новенькой. Та работала хорошо и споро, только иногда вдруг замирала на секунду, где-нибудь возле кухни, становилась отрешенной и далекой. Не нравилось Злате такое состояние: задумчивость мешает работе.
Посетители-мужики реагировали на официанток-блондинок в мини-юбках как и подобает: улыбались, делали выразительные глаза, говорили соответствующие комплименты, понижали голоса, предлагая встретится после работы. Особенно старались испанцы, итальянцы, арабы, негры – все, для кого Барби – лакомый кусочек. Злата давно прошла через эту рутину, теперь ей хотелось только одного – выспаться.
Однажды увидела как новенькую после смены встречал мужчина. Не удивилась, пожала плечами: молодая, привлекательная, а личная жизнь – дело личное, никого не касается, если не мешает работе.
