Энн злится на Марко, ей хочется кричать на него, молотить его кулаками, но дом полон полицейских, поэтому она не осмеливается. И когда она смотрит в его бледное, выцветшее лицо, она видит, что он и сам винит себя. Она знает, ей не пережить случившееся в одиночку. Энн поворачивается и, всхлипывая, падает ему на грудь. Его руки обвивают ее, и он крепко ее обнимает. Она чувствует, как он дрожит, как тяжело стучит его сердце. Она говорит себе, что вместе они справятся. Полиция найдет Кору. Их дочь вернется к ним.

А если нет, она никогда его не простит.

Детектив Расбах в своем легком костюме вышел из дома Конти и спустился по ступенькам в жаркую летнюю ночь, детектив Дженнингс – за ним. Они уже работали вместе. Каждый из них видел такое, о чем мечтал бы забыть.

Вдвоем они перешли на противоположную сторону улицы, тесно заставленную – бампер к бамперу – машинами. Расбах нажал на брелок, и «Ауди» тут же откликнулся вспышкой фар. Соседи уже высыпали из дверей в пижамах и легких халатах. Они наблюдали, как Расбах и Дженнингс идут к машине Конти.

Расбах надеялся, что кто-нибудь на этой улице что-нибудь знает, возможно, видел что-то и готов об этом рассказать.

Дженнингс, понизив голос, спросил:

– Ну, и что думаешь?

Расбах так же тихо ответил:

– Все не слишком радужно.

Натянув протянутые Дженнингсом латексные перчатки, он открыл дверь со стороны водителя. Быстро осмотрев салон, молча направился к багажнику. Дженнингс последовал за ним.

Расбах открыл багажник. Двое детективов заглянули внутрь. Пусто. И очень чисто. Машине едва больше года. Она до сих пор выглядела новой.

– Обожаю запах новых машин, – сказал Дженнингс.

Разумеется, ребенка в машине не оказалось. Но это не означало, что его там и не было, пускай совсем недолго. Быть может, криминалисты найдут частички розового боди или образец ДНК ребенка: волосок, следы слюны или даже крови. Трудно раскрыть преступление без тела. Но родители никогда не положат младенца в багажник с добрыми намерениями. Если они найдут в багажнике хоть какие-то следы девочки, Расбах проследит, чтобы эти двое сгнили в аду. Потому что, если он и узнал что-нибудь за годы службы, так это то, что люди способны почти на любой поступок.

Расбах понимал, что ребенок мог пропасть в любой момент перед вечеринкой. Ему еще предстояло допросить родителей о подробностях прошедшего дня, предстояло выяснить, кто, за исключением их самих, последним видел ребенка в живых. И он выяснит. Возможно, обнаружится няня, или домработница, или соседка – кто-нибудь, кто видел девочку целой и невредимой до ужина. Он установит, когда именно ее в последний раз видели живой, и будет от этого отталкиваться. Включенная видеоняня, проверки каждые полчаса, не работающий датчик движения, открытая входная дверь – все это могло быть лишь спектаклем, скрупулезно выстроенной постановкой, чтобы обеспечить себе алиби и сбить полицию со следа. Они могли убить ребенка в любое время – умышленно или случайно, – положить в багажник и избавиться от тела, прежде чем идти к соседям. Или, если они на тот момент способны были мыслить ясно, они вообще могли положить его не в багажник, а на заднее сиденье. Мертвый ребенок не слишком отличается от спящего. Смотря каким способом его убили.

Расбах знал, что это цинично. Он не всегда был таким.

Он сказал Дженнингсу:

– Ведите собак для розыска трупов.

Пока Дженнингс разговаривал на улице с полицейскими, Расбах вернулся в дом. На диване плакала Энн; рядом, обняв ее за плечи, сидела женщина из полиции. Марко в комнате не было.

Привлеченный запахом свежесваренного кофе, Расбах пошел на кухню в глубине длинного узкого дома. Здесь явно был ремонт и притом сравнительно недавно: на всем лежал отпечаток качества – от белых шкафчиков до дорогостоящей техники и столешниц из гранита. В кухне был Марко; он стоял, понурившись, у кофеварки и ждал, когда приготовится кофе. Когда Расбах вошел, он поднял глаза и отвернулся, возможно, смущенный своей настолько очевидной попыткой протрезветь.

Повисло неловкое молчание. Потом Марко тихо спросил, не отрывая глаз от кофеварки:

– Как вы думаете, где она?

Расбах ответил:

– Пока не знаю. Но выясню.

Марко достал из кофеварки чайник и разлил кофе по трем фарфоровым кружкам, выставленным на безукоризненно чистую мраморную столешницу. Расбах заметил, что у него дрожат руки. Марко предложил детективу кружку, и Расбах с благодарностью ее принял.

С двумя кружками в руках Марко вернулся в гостиную.

Расбах посмотрел ему вслед, стараясь отбросить сочувствие. Дела о похищении детей всегда сложные. Во-первых, они вызывают ажиотаж в СМИ. Во-вторых, исход почти никогда не бывает счастливым.

Он понимал, что придется надавить на супругов. Это часть его работы.

Каждый раз, когда Расбаха вызывали на задание, он не знал заранее, чего ожидать. Но пазл всегда складывался предсказуемо, и удивляться было нечему. Как будто способность удивляться просто выветрилась. Но ему всегда было любопытно. Ему всегда хотелось знать.

Расбах добавил в кофе сахар и молоко, которые ему оставил Марко, и помедлил в дверях кухни с кружкой в руках. С того места, где он стоял, были видны обеденный стол и буфет, явно винтажные. За ними – обитый зеленым бархатом диван и затылки Марко и Энн Конти. Справа от дивана – мраморный камин, над каминной полкой – большая картина. Расбах не совсем понимал, что на ней изображено. Напротив дивана – окно, а между ними – кофейный столик и два удобных глубоких кресла.

Расбах прошел в гостиную и сел в то же кресло, что и раньше – ближайшее к камину, напротив супругов. Он отметил, что руки Марко, когда тот подносил кружку к губам, все так же дрожали. Энн отрешенно держала свою кружку в руках, поставив на колени. Она перестала плакать.

По стенам все еще плясали огни полицейских машин, припаркованных снаружи. Криминалисты тихо и методично делали свою работу. Настроение в доме царило деловитое, но подавленное, мрачное.

Перед Расбахом лежала непростая задача. Ему нужно было донести до супругов мысль, что он работает на них, что полиция делает все возможное, чтобы найти их пропавшего ребенка (это действительно было так), пусть даже он знал: в большинстве случаев ответственность за пропажу ребенка несут родители. И во всем этом деле, несомненно, было что-то, что вызывало у него подозрения. Но он решил быть непредвзятым.

– Я вам очень соболезную, – начал Расбах. – Даже представить не могу, как тяжело вам сейчас приходится.

Энн взглянула на него. От сочувствия, прозвучавшего в его словах, ее глаза снова наполнились слезами.

– Зачем кому-то наша малышка? – спросила она жалобно.

– Нам это и предстоит выяснить, – ответил Расбах, ставя кружку на столик и доставая блокнот. – Возможно, вопрос прозвучит банально, но есть ли у вас предположения, кто мог ее похитить?

Оба взглянули на него расширенными от возмущения глазами: что за нелепое предположение! Но ребенка-то нет.

– Вы в последнее время не замечали, чтобы кто-нибудь бродил рядом с вашим домом, интересовался ребенком?

Оба покачали головами.

– У вас есть какие-нибудь предположения, хоть какие-нибудь, кто мог бы желать вам вреда?

Они снова, одинаково растерянно, покачали головой.

– Пожалуйста, подумайте, – сказал Расбах. – Не спешите. Должна быть причина. Всегда есть причина, нам просто нужно понять, какая.

Марко приоткрыл рот, потом как будто передумал.

– Вы что-то хотели сказать? – спросил Расбах. – Сейчас не время умалчивать.

– Твои родители, – наконец произнес Марко, поворачиваясь к жене.

– При чем тут мои родители? – с явным удивлением произнесла она.

– У них есть деньги.

– И что? – кажется, она не понимала, к чему он клонит.

– У них много денег, – сказал Марко.

А вот это уже что-то, подумал Расбах.