Черствый хлеб утоптанной земли размокает в теплых талых водах. Тени голубого небосвода в ноги скорбным яблоням легли. Голый сад как ненакрытый стол — неприветлив, холоден и скуден. Стаи возвращающихся буден в облака вонзаются крестом. Подставляй же плечи, торопись, принимайся боронить и сеять, следуя завету Моисея, сотвори из праха снова жизнь. Собери трудов своих плоды, восхвали дарующего ямбом, и в саду, в тени ветвистых яблонь, стол накрой рассветом молодым. Не жалей ушедших вод и лет, на гостей не возводи напраслин, с каждым, кто придет к тебе на праздник, преломляй насущный свежий хлеб. «В этом море-окияне что ни лодка, то ковчег. Кто тут будет окаянней, чем непарный человек…» В этом море-окияне что ни лодка, то ковчег. Кто тут будет окаянней, чем непарный человек? Подбирай себе второго, без него ни вплавь, ни вброд, до чего же, право слово, компанейский мы народ. Птица к птице, рыба к рыбе, на двоих одна блесна, что с того, что вместе – гибель, на миру и смерть красна! «У подсолнуха голова тяжелая, ниже, ниже клонится на плечо, с лепестков пыльца разноцветно-желтая сыплется и колется горячо…» У подсолнуха голова тяжелая, ниже, ниже клонится на плечо, с лепестков пыльца разноцветно-желтая сыплется и колется горячо. Закатилось солнце куда-то за спину, между гор лопаточных обожгло. Говорили много, да все напраслину, оттого и губы кривили зло. Оттого и вяли цветы измятые, торопливо втоптанные в крыльцо, оттого и руки в карманах прятали, желтой перепачканные пыльцой. Лето разлиновано по линеечке, клонится подсолнухом голова, а из головы выпадают семечки, черные и гладкие, как слова. Жасминовое Я буду жасмин, буду дрожь под твоей рукой, я буду такой, какую навеет ветер, из темных глубин поднявшийся над рекой, в рассветный покой рассыпавший свет соцветий. Дыши-не дыши, только запах запоминай… Когда Адонай лучами разрежет воду, в глубины души беспамятство окунай, меняй имена дыханию дня в угоду. Поёт ли трава — кто услышит траву на звук, из шепотов двух один различи, попробуй. Не тешат слова, не имя ласкает слух — жасминовый дух щекотно течет по нёбу. Жара выбери дерево, вокруг которого нарисуем тень — мне все равно, под каким из них пережить этот день, под каким из них переспать эту ночь, переждать до утра, когда к обессиленным листьям вернутся ветра, когда потухнет жара. выбери реку, которая воды несет в океан, выбери воду любую – озеро, пруд, городской фонтан, мне все равно, в какую из них входить и в который раз, лишь бы вода была холодна, утешая нас, лишь бы сама не зажглась. выбери день недели, когда будет время смотреть наверх — вторник, среда или, как всегда, после дождя в четверг, пока будет дождь деревья в землю вбивать, лить из ведра, пока мы не станем гадать, голову вверх задрав, когда вернется жара. Тихое слово И выдохнула слово тихое, ни гнева, ни обиды в нем, ни соразмерности с шумихою дверей, захлопнувшихся в дом. Но окна плотно занавешены, никто теперь не разберёт ни силуэт любимой женщины, ни рук её напевный взлёт. Дожди взялись за настоящее, едва о прошлом загрустив, и это слово шелестящее поют на простенький мотив, вбивают капли в подоконники, полощут чистое белье, и головой качают слоники на полке в комнате её. Он списывает эти шорохи на складки мокрого плаща, не различая в общем ворохе произнесённого "прощай" Перевод с рыбьего Так заглядишься в глубокую черную воду, словно глазами ощупать пытаешься дно, словно мучительно ищешь слова перевода с рыбьего на человечий, понятный, родной. Так намолчишься, намаешься этим молчаньем, словно оно тяжелее гнетущей вины всех мастериц виноватого взора и камнем тянет ко дну, где такие же камни видны. Где намывает теченьем песок, укрывая бледных утопленниц, канувших в воду без слов, в мертвой воде без следа растворилась живая — не остается на смерти от жизни следов. Ближе и ближе к воде наклоняясь бездвижной, словно расслышать пытаясь ее немоту, так и нырнешь, только охнуть успеешь неслышно, только ладонь поднесешь к удивленному рту. |
