Судаки, сороки, бобры После долгой разлуки в четыре дня рассмотри меня, расспроси меня, как сорока с выводком сорочат по утрам под окном кричат, как бобры широким хвостом шуршат в сухостое из камыша, как черемуха вечером хороша — любоваться, но не дышать, как по дну подлодкой идет судак и качает воду туда-сюда, и меняет плотность и цвет вода и становится как слюда. Я смотрела в воду четыре дня, так, что стали цвет и глаза менять — то ли цвет земли, то ли цвет огня, то ли цвет речной у меня. И река одна не меняет цвет, растворяет себя в траве, зарастает илом и камышом, где бобры шевелят хвостом. Тишина до времени, до поры, слышен хруст растрескавшейся коры, и летят, плывут, шелестят, шустры, судаки, сороки, бобры. Смородина зреет Солнце просвечивает сквозь небо, яблоням вглядывается в лица, ищет дырочку – просочиться, вылиться, вырваться ему где бы. Вот от черемуховой макушки, словно от маковки золочёной, в чашку раскрывшегося пиона солнечных зайцев бегут веснушки. В листьях зеленых смородины красной, как на рентгене, прожилок скелеты, и изнутри распирает от света круглые бусины ягоды рясной. Нужно проснуться до солнца летом, раньше рассвета, встать спозаранку, чтобы увидеть неба изнанку, чтобы тебе рассказать об этом… – что у тебя? говори скорее… – а у меня… смородина зреет… Я напишу Я напишу – читай меня, листай и складывай слова и смыслы вместе, ставь между ними плюсик, словно крестик, но крест на всем прочитанном не ставь. Все будет продолжаться день за днем медлительно сиречь неторопливо: река плюс ива, водоем плюс ива… Мне кажется, река – не водоем. Мне кажется, она теряет смысл, по горло зарастая камышами, и рыбы забывают, чем дышали, и пьют туман рассветный, как кумыс. А ты дыши, дыши, и мне пиши, я буду пить слова твои густые, пока они в разлуке не остыли, не остудили утренней души. Я напишу, а ты меня читай, води губами, пальцами по коже, и то, что ты во мне понять не сможешь, из этих слов и строчек вычитай. Единственное яблоко
Вот облака, разглаженные ветром от голубой беседки до сосны, полнеба закрывают, и при этом намерения неба не ясны. Не слышно, чтобы гром настроил трубы, с соседской дачи ветер носит лай собаки, не похожей на Гекубу, и греется на солнце Менелай. Все тишь да гладь. В листве темнеют вишни внимательные карие глаза. Предугадать, чем кончится затишье по-прежнему заранее нельзя. Что толку Трое в стенах укрепленных, в законах, запрещающих вражду, когда на ветке зреет неуклонно единственное яблоко в саду. Двое под дождем Прошли навстречу двое под дождем без зонтиков, и встали у калитки, пропитанные синевой до нитки, "Что, нет его пока что? Подождем…" А тот другой, кого "пока что нет", случайно перепутав переулки, растягивает время до разлуки, не изменяя в сущности сюжет. Сбежала, словно вымокнуть боюсь, не дождалась, чем кончатся объятья, и море вновь отхлынуло от платья, оставив на губах соленый вкус. Чайки, ослики, поэты Такое хорошее долгое лето, стихами согрето, скрипит половицей, с июня до августа длится и длится, и ходит по дому, и ходит по свету. Пристроимся следом – оставим постели, насиженные табуретки на кухне, уедем туда, где луна не потухнет к полудню, где мы будем жить, как хотели: на волнах качаться, как чайки, как чайки друзей окликать, проплывающих мимо, и пить с ними вина любимого Крыма, а после об этом рассказывать байки. Не кончится лето ни завтра, ни после, и осень на море пловцов не догонит, прикормленных птиц не прогонит с ладони, а в горы поднимется солнечный ослик. Пристроимся следом, без всякой поклажи, упрямо преследуя долгое лето, не то, чтобы ослики, просто поэты — прекрасны, беспечны и счастливы даже. Всё еще лето Первые желтые листья не в счёт, солнце печёт сквозь несобранность ивы, спелые яблоки, синие сливы, ветреной ряби в воде переливы, лодочки листьев – не осень ещё. Каждое слово – надкушенный плод, вызрело или же сорвано рано, смыслом ли, соком наполнено пьяным, на языке у поэта, гурмана выбора или забвения ждёт. Каждая память – расшатанный мост, нам ли забывчивым быть не по летам. День через вечер прошел незаметным, и, наполняя бессонницу светом, лунное яблоко двинулось в рост. Всё ещё месяц рассыпанных звёзд, ливней, и молний, и мокрого сада, ржавчиной тронутого винограда, позднего чувства и долгого взгляда, всё ещё лето, и это всерьёз. Первые желтые листья – не в счёт, каждое слово – надкушенный плод, каждая память – расшатанный мост, всё ещё месяц рассыпанных звёзд, всё ещё лето, лишь это всерьёз. |
