Жизнь дачная Жизнь дачная, неторопливая, с претензией на благодать, где между яблоней и сливою одна морока выбирать. Где бабки застилают ящики известиями дней былых, и огурцами настоящими хрустящими торгуют с них. Где утро терпит опоздание и входит в дом со всех сторон, и день проходит под жужжание соседей, бреющих газон. Где речка к ночи прогревается до грипповых температур, и обнаженными купаются владельцы типовых фигур. Подержишь беленькую в холоде, достанешь рюмки для гостей, подумаешь: чего же в городе нам не живется без затей? Папина яблоня Нестройность птичьего сопрано, воскресный благовест вдали, под сладкой тяжестью шафрана согнулись ветки до земли, в коклюшках веток – паутина, и день плетется кое-как, стоит плетеная корзина, наполовину в яблоках… В траве, в садовой бочке, всюду избыток райский, собирай и веруй в яблочное чудо, в необычайный урожай. Вот эту яблоню за домом я помню дольше, чем себя. Отец рассказывал знакомым, что к середине сентября (не этого, но через годик уж точно) будет нам пирог, все дело в правильном уходе. И он ухаживал, как мог: поил, кормил, зимой холодной ствол мешковиной пеленал… Увы, она была бесплодной, как Авраамова жена. Сад пережил пожар, щитовок, набеги выросших детей и переделку в духе новых ландшафтно-парковых идей. Творцы в порыве вдохновенья хотели яблоню срубить, но для густой прохладной тени оставили. И птицы вить в ее ветвях привыкли гнезда, а папа в солнечные дни любил сидеть в шезлонге пестром в ее спасительной тени. Тот год, когда мы проводили отца, был яблочно богат. Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать. Третье августа Который нынче август на дворе — второй, четвертый, пятый? По записям в своем календаре определяю даты, еще по дням рождения друзей, по поводам нескромным, мне слышатся в раскатистой грозе всё трубы да валторны. И прошлый август так же громыхал, заканчивая лето, расстреливал дождливый арсенал над городом прогретым. Когда еще по лужам босиком повесничать, как дети, и август разразился, словно гром, и он сегодня третий. Легко Легко до той поры, пока есть кофе в чашке толстобокой без сахара и молока, пока достаточно кивка, прикосновения, намёка. Пшеничной корочкой листва хрустит, влетая под ботинок, день встречей делится на два, и рифмой связаны слова, и нить меж ними паутинна. Есть солнце в утреннем окне, есть дождь в положенное время и, очевидно, будет снег, когда, созревшее вполне, на землю небо скинет бремя. Улита К четырем часам пополудни пыль столбом стоит по деревне — по лугам намаявшись скудным, мимо церкви брошенной древней по домам бредут коровенки, с каждым шагом в грудь бьется больно колокольчик с шейной веревки — звон стоит, что с той колокольни. У ворот хозяйки столпились, фартуком накрыли ведерки; разбирают бабы кормилиц — время аккурат вышло к дойке. А одна корова рогами в запертую тычет калитку, и мычит, как будто ругает сонную старуху Улиту. Та не спит – расселась в прихожей, руки на коленях сложила, сквозь пергамент высохшей кожи проступают синие жилы. И с чего бы вдруг пополудни молока ей так захотелось? И никто ее не разбудит. Не успела… жаль, не успела…. Огни на пруду Небо ночное плавится на огне Тонких свечей церковных, и капли воска В черную воду падая, тонут в ней — Где-то на дне мерцают и тают звезды. Тайны минувших дней растворяет ночь, Не обещая сделать хоть что-то явным. Звуки шагов в испуге метнутся прочь, Хлопнут в ладони от удивленья ставни. Из полумрака или небытия По мановенью чьей-то руки и воли, Белые стены, стены монастыря Вновь дорастут до праздничных колоколен. Словно сквозь толщу вод или прошлых лет, Даже не звон, а вздох переливом слышен. Чья-то молитва снова разбудит свет, Видимых нам небес поднимаясь выше. Выше желаний, радостей или бед, В прошлых паденьях и вознесеньях каясь, Чья-то душа восходит сама к себе, Белых ступеней каменных не касаясь. В небе ночном негромко вздохнет звезда, Чувствуя неизбежность к земле скольженья. В зеркале непрозрачной воды пруда Тонет ее неяркое отраженье. Хлеб и вода «….Да, ненавижу старый мир… А что я без всего этого? Это хлеб мой и вода моя…» Аркадий и Борис Стругацкие "Хромая судьба" |
