Настоящая фамилия Мартова была Цедербаум; его семья была известна своим участием в возрождении языка иврит среди русских евреев предыдущего поколения. Мартов участвовал в создании Бунда; позже он отказался от идеи еврейской автономии в рабочем движении и вместе с Лениным основал в 1895 году Петербургский союз борьбы за освобождение рабочего класса. Эмигрировав за границу, он и Ленин объединились со старыми эмигрантами для издания «Искры».

По характеру Ленин и Мартов тоже не вполне подходили друг другу, хотя тут скорее Мартов плохо уживался с Лениным; Ленин же до самой смерти сохранял к нему какую-то необычную привязанность.

Говорить о личной неприязни было не принято, хотя она и была для всех очевидна. Поэтому личные чувства маскировались под «теоретические разногласия», причем в теории все, разумеется, считали себя «классическими марксистами». Но это было так по-человечески: пытаться использовать теорию в чисто практических целях! Ведь убедить кого-либо в правоте своей теории означало привлечь его на свою сторону, а это была, что ни говори, своя сторона.

Выдающееся упрямство Ленина имело тенденцию приводить не только к теоретическим, но и к организационным последствиям. В этом отношении Ленин стоял особняком среди своих соратников, хотя даже и здесь его особая линия была далеко не всегда очевидна. Ведь и сам факт сколачивания собственной группы тоже маскировался теоретическими аргументами.

Считалось, что Мартов заправляет литературной стороной «Искры», тогда как Ленин занимается политикой и прежде всего созданием организации, на которую опиралась крохотная газетка. Таким образом, на практике Ленин был главной опорой всего дела. Неутомимый человек и поразительно плодовитый автор, Ленин редко принимал участие в бесконечных дискуссиях, столь характерных для эмигрантской среды; дискуссия его интересовала прежде всего как прелюдия к какому-либо конкретному действию. Эта же особенность была примечательной чертой его ораторского искусства.

Плеханов невзлюбил Троцкого с первого же взгляда. Эта неприязнь, вскоре ставшая взаимной, переросла в открытую вражду — видимо, потому, что им обоим были одинаково присущи сварливое высокомерие, самовлюбленность, полемический блеск и склонность к театральным эффектам. Плеханову, кроме того, не был, вероятно, чужд самый обычный, старомодный, вульгарный антисемитизм: к евреям он относился неоднозначно.

Ленин, хотя и приветливый и обворожительный, был не очень-то доступен. Вдобавок ко всем своим делам, он жил настоящей семейной жизнью, которой заправляла его жена Крупская. Его нельзя было перехватить просто так, на минутку; встреча с ним, как говорил Троцкий, всегда была «событием».

Получилось, что Троцкий короче сошелся с более простым в обращении Мартовым. Им обоим была по вкусу богемная сторона эмигрантской жизни: в Лондоне, а позже в Женеве они подолгу болтали в кафе и ресторанчиках; иногда к ним присоединялась Засулич — заядлая курильщица и любительница чая, огромная, неряшливая, всклокоченная, простодушная и неутомимая труженица.

Помимо личной неприязни к Троцкому, Плеханов вообще не находил нужным увеличивать редакцию в угоду ленинским целям. Благодаря своей проницательности, помноженной на враждебность к Троцкому, он сумел свести на нет все ленинские восхваления талантов Троцкого одним простым вопросом: каких именно талантов? Так сопротивление Плеханова; в сущности, преградило Троцкому путь в редколлегию «Искры».

Довольно расплывчатое революционное движение в этот момент находилось «на пороге организационной кристаллизации. Ровно через девять месяцев после прибытия Троцкого в Европе собралось некоторое количество делегатов с намерением создать Российскую социал-демократическую рабочую партию. В результате небольшой интрижки Ленина Троцкий тоже задержался в Европе, чтобы принять участие в этом съезде.

Ленин манипулировал Троцким без его ведома. Плохо укомплектованное и маломощное русское подполье умоляло Троцкого вернуться; но поскольку Ленину он нужен был в «Искре», то Ленин, ничего не говоря об этом Троцкому, ответил подпольному центру, что Троцкий, по всей видимости, не очень-то жаждет возвращаться.

Съезду, открывшемуся 30 июля 1903 года в Брюсселе, предстояло заложить организационные основы русского марксистского движения на многие годы вперед. Предполагалось, что он объединит разрозненные группы и организации революционного движения, главной целью которого было — провозгласить и довести до победного конца совершенно неизбежную, по мнению всех, революцию.

Около шестидесяти делегатов, представлявших собой довольно разношерстную группу, собрались в кишевшем клопами складском помещении на задах Народного дома, принадлежавшего бельгийской социал-демократической партии; почти все отцы-основатели этой так называемой «рабочей» партии так или иначе принадлежали к интеллигенции (в основном эмигрантской). Правда, четверо из них некоторое время были рабочими, но они составляли экзотическое исключение, не имевшее на съезде никакого значения.

Троцкий, юноша, еще не достигший 24 лет и успевший приобрести некоторую известность как оратор и публицист искровской группы, прибыл на съезд из Женевы — одной из важнейших промежуточных станций всякого лекционного маршрута. На съезде он представлял наспех придуманную организацию — Сибирский социал-демократический рабочий союз.

Искровцы во главе с Лениным имели на съезде большинство — 33 голоса из 51. Большинство это состояло в основном из людей заранее подобранных самим Лениным: это он отправил многих из них в Россию, чтобы их тотчас послали обратно на Брюссельский съезд в качестве делегатов тех или иных «местных организаций».

Поскольку даже в зале съезда не всегда можно было толком разобраться в тонкостях обсуждаемых вопросов, а порой — и в самих вопросах, то понятно, что ленинские «делегаты» не могли представлять точку зрения крохотных групп, находившихся в далекой России. Это означало, что для центра с самого начала стала обычной практика диктовать свою точку зрения вопреки формально провозглашенной «преданности принципам демократии».

Очень показательным было число голосов, предоставленных еврейскому Бунду — к тому времени самой многочисленной и наиболее эффективно организованной рабочей партии в России. Его пять голосов даже отдаленно не отражали его реального влияния.

Вскоре после открытия съезд уже запутался в клубке противоречий, причины которых были во многом подсознательными.

Разногласия возникли уже по вопросу о самой сути партии; этим словесным распрям суждено было впоследствии вызвать раскол партии, но тогда эти последствия только смутно угадывались.

Жаркие споры разгорелись по вопросу о статусе Бунда в новообразуемой партии. Вопрос был принципиальный, частично вследствие большого влияния Бунда, частично же потому, что тут всплывала основная организационная дилемма — кто кем должен руководить?

Бунд был единственным соперником сионизма среди широких масс постепенно пробуждавшегося восточноевропейского еврейства. Сионизм и Бунд состязались в привлечении на свою сторону всех тех евреев царской империи — общей численностью до пяти миллионов, — которые хотели порвать с религией, не теряя своего еврейства.

В своих попытках привлечь русских рабочих Бунд столкнулся с фактом куда более высокой сознательности рабочих-евреев; поэтому он отказался от своей прежней идеи просвещения русских пролетариев, которые якобы должны были помочь евреям решить их специфические проблемы, и в своей борьбе с сионизмом принял на вооружение народный язык идиш и идею национальной автономии.

Соответственно на втором съезде в Брюсселе Бунд добивался признания евреев национальным меньшинством, а себя — их официальным представителем. Учитывая многонациональность царской России, это угрожало привести к тому, что партия в конечном счете окажется не более, чем федерацией национальных партий, и далее — что каждая национальная группа сохранит за собой право на свободное самоопределение.