За Южный фронт отвечал Сталин; он сделал все возможное, чтобы максимальным образом использовать против Троцкого его ошибки и неудачи; ему удалось обыграть Троцкого в двух важнейших вопросах — в вопросе об отстранении назначенного Троцким командующего Восточным фронтом и в вопросе о перестройке Реввоенсовета. Сам Троцкий был оставлен председателем, но его приближенные были изгнаны и заменены комиссарами, которые конфликтовали с ним и которым покровительствовал Сталин.

Троцкий потерпел унизительное поражение и в третьем важном столкновении — по поводу Южного фронта, где линии Деникина тянулись от Волги и Дона до украинских степей на западе. Основные силы Деникина составляли донские казаки и Белая гвардия. Троцкий предлагал атаковать Белую гвардию, которая наступала на центральном и западном участках фронта. Он рассчитывал сыграть на отсутствии внутреннего единства между этими двумя частями деникинской армии и рекомендовал наступать на Харьков и Донбасс, чтобы отсечь казаков от Белой гвардии и использовать преимущества района, населенного просоветским и относительно пролетарским людом. Фактически он пытался опровергнуть чисто военные возражения командующего фронтом, исходя из веских общетеоретических социальных и экономических соображений. Эти соображения были снова отвергнуты Политбюро, которое постановило развернуть главную атаку на восточном направлении.

Через несколько недель фронт рухнул; Деникин занял почти всю Украину, включая Киев; он двигался кратчайшим путем на Москву.

Новая власть снова оказалась на грани катастрофы: Москва могла пасть. Троцкий снова потребовал перебросить основную часть армии с востока в центр для защиты Москвы. Предложение, хотя и с колебаниями, было наконец принято: в начале октября 1919 года армия Деникина подошла к Туле, последнему крупному городу перед Москвой, и одновременно Белая гвардия Юденича, вооруженная и поддержанная англичанами и их флотом, была уже почти в предместьях Петрограда.

Предложения Троцкого были приняты с опасным запозданием. Настроения в Политбюро круто изменились; даже Сталин присоединился к единодушному осуждению прежней стратегии. Троцкий воспрянул духом, ощутил очередной прилив энергии, который всегда испытывал, когда напряженная и опасная ситуация выдвигала его на передний край поддающихся контролю событий. Его оперативный план был приведен в исполнение; линия фронта была существенно сокращена;, боеприпасы начали поступать в изобилии. К этому моменту вражеские линии оказались чрезвычайно растянутыми. Вступил в игру и моральный фактор, который всегда был, так сказать, специальностью Троцкого. Он призывал бойцов совершить героические дела; его ораторские таланты очередной раз снискали бурные аплодисменты.

Заседание Политбюро, состоявшееся 15 октября, было мрачным: царило ощущение, что Петроград придется сдать. Ленин требовал любой ценой защищать Москву, но и Троцкий и Сталин энергично отстаивали необходимость защиты обоих городов. Позиция Троцкого была частично продиктована тем, что сдача Петрограда произвела бы самое гнетущее впечатление на всех, кто поддерживал Советы. Он вызвался лично заняться обороной Петрограда и изложил членам Политбюро план чрезвычайных мер, включавших полную мобилизацию. На следующий день, не дожидаясь, пока Политбюро одобрит его план, он уже был в пути.

В Петрограде Троцкий застал полнейший развал и растерянность. Армия Юденича уже захватила Красное Село на окраине города.

Вот что сообщает сам Троцкий.

«Я застал самое ужасное замешательство. Все трещало по швам. Войска отступали в полном беспорядке. Штаб армии взывал к коммунистам, коммунисты — к Зиновьеву. Зиновьев был центром всеобщей растерянности. Свердлов сказал мне: «Зиновьев — это воплощение паники». В спокойное время, когда, по словам Ленина, нечего было бояться, Зиновьев легко возносился на седьмое небо. Но стоило положению пошатнуться, и Зиновьев обычно ложился на диван — не метафорически, а в прямом смысле — и начинал вздыхать. С 1917 года я убедился, что у Зиновьева нет промежуточных состояний — или на седьмом небе, или на диване. На этот раз я застал его на диване».

Вот свидетельство очевидца:

«Присутствие Троцкого сказалось сразу же, подобно прибытию свежих подкреплений. Дисциплина была восстановлена. Неспособные были отстранены. Его четкие и ясные приказы тотчас обнаружили наличие твердой хозяйской руки. Началась внутренняя перегруппировка. Связь, до сих пор бездействующая, стала налаживаться. Служба снабжения начала функционировать. Дезертирство резко сократилось. Повсюду начали работать военные трибуналы. Все начали сознавать, что есть только один путь — вперед. Троцкий вникал в каждую деталь, вкладывая в дело свою кипучую, неуемную энергию и поразительное самообладание».

Через неделю после прибытия Троцкого в Петроград большевистские части перехватили инициативу. Белая гвардия, моральный дух которой был подорван коррупцией, апатией, внутренним разбродом и воспален еврейскими погромами, которые, по словам Деникина, «влияли также на боевой дух частей, развращали их сознание и разрушали дисциплину», повсюду терпела поражения.

С конца 1919 года участие Троцкого в военных делах резко сократилось. Хотя он и был создателем армии, его с самого начала мучительно раздражала необходимость сочетать командование с неизбежной текучкой и интригами.

Свой сороковой день рождения Троцкий встретил в Москве; шла вторая годовщина октябрьского переворота.

Находившийся в зените своей карьеры и в высшей точке своей судьбы, Троцкий, только что доложивший ЦИКу Советов о триумфе советской власти, был провозглашен архитектором ее победы и с помпой награжден орденом Красного Знамени.

Но даже в этом его триумфе прозвучала неприятная нота: Сталин, который не присутствовал на церемонии и не принимал никакого участия в отчаянной защите Петрограда, получил ту же награду. Троцкий отмечает этот инцидент с явным раздражением.

Еврейское происхождение Троцкого сыграло определенную роль в гражданской войне. Все, кто выступал против февральского и октябрьского переворотов, использовали классическую формулу: «Жиды виноваты». Любопытно, однако, что, за исключением отдельных, более или менее «выдающихся» личностей вроде самого Троцкого, Зиновьева, Свердлова и Каменева (полуеврея), большевики практически не имели сторонников среди евреев. Евреи как национальная группа еще долгие годы не могли примириться с новой властью. Практически большевистский переворот был разрушителен для еврейской общины.

Один только причиненный ей материальный ущерб был оценен в четыре-пять миллиардов рублей. А главное, поскольку около 80 % евреев были лавочниками, мелкими торговцами и тому подобное, «национализация частных предприятий и особенно запрещение частной торговли выбили почву из-под ног евреев». Что же касается их гражданского состояния, то «35 % еврейского населения были лишены всех прав; соответствующая прослойка среди нееврейского населения не превышала 6 %». Как сказал главный раввин Москвы Яков Мазе, «Троцкие делают революцию, а Бронштейны платят по счету». Молва утверждает, что когда Троцкий однажды отклонил какую-то просьбу Мазе о помощи еврейской общине, он произнес следующие слова: «Я революционер и большевик, а не еврей». Любопытно, что, хотя Троцкий сослался на свое еврейское происхождение, когда отклонял предложение Ленина назначить его комиссаром иностранных дел, он даже не упомянул об этом, когда был назначен военным комиссаром — пост, куда более приметный в разгар борьбы не на жизнь, а на смерть. И уж несомненно можно усмотреть высшую иронию судьбы в том, что «ответственными за большевистский переворот зачастую считают евреев, которые на самом деле от него пострадали, тогда как роль немецкого генерального штаба и министерства иностранных дел, поддерживавших большевиков как до, так и после переворота, так и осталась неразоблаченной». Главное действующее лицо этого сговора, генерал Людендорф, стал позднее последователем Гитлера, основная маниакальная идея которого была связана, конечно же, с «еврейско-большевистским» заговором, направленным на мировое господство.