Недостатки: Неисправный язык, не выяснены причины того или другого характера скифской культуры. Оценка ей также не дана».
Как теперь помню, какое огромное впечатление произвела на меня одна его лекция, когда, рассказывая нам, как у первобытного человека появилось чувство собственности, он сказал, что оно первоначально зародилось не у охотников, а у дикарей, питавшихся плодами пальм. Плоды эти были их собственностью, но так как они получались от пальм, то и пальма стала их собственностью и ту землю, на которой она росла, они стали считать своей собственностью. Эта мысль меня тогда так поразила, что я решила обязательно проследить дальнейшее развитие этого экономического понятия. А с другой стороны, мне казалось прямо необходимым узнать поосновательнее историю человека вообще. Стала читать Липперта «Историю первобытного человека», «Человек» Ратцеля, «Из эпохи великих реформ» Джаншиева и ряд других книг. Тогда же прочитала и Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», чем и закончила этот свой «курс».
Тут же я решила, что для понимания жизни необходимо познакомиться с политической экономией, а так как никто из окружающих меня людей не мог посоветовать мне, каким путем приступить к этому вопросу, то я просто принялась за изучение «Политической экономии» Джона Стюарта Милля (с предисловием Чернышевского). Конечно, работа была очень трудная, но у меня хватило настойчивости и терпения, и я одолела оба тома. Зато потом лекции по политической экономии Чупрова и книга Туган-Барановского легко воспринимались, и все это очень помогло мне при чтении «Капитала» Маркса. Кстати, III том я читала в оригинале, на немецком языке. С тех пор я усвоила себе привычку конспектировать прочитанное, что впоследствии очень облегчало мою работу.
В моих воспоминаниях о раннем детстве большое место занимают музыкальные впечатления. Уже в этом возрасте я слышала дома музыкантов из «могучей кучки» и таких крупнейших исполнителей, как А. Г Рубинштейн. Часто бывали у нас и певцы-любители А. Н. Молас и А. П. Опочинин. Все новые произведения тотчас же звучали в фортепьянном переложении. Отец мой, Д. В. Стасов, был прекрасным пианистом.
Вспоминаю А. П. Бородина и его импровизации из «Князя Игоря» или исполнение им своих романсов.
Частым гостем был у нас М. А. Балакирев, учитель моей сестры по игре на фортепиано. Он был выдающимся пианистом, и его необыкновенная музыкальная память давала ему возможность при разговоре о каком-либо произведении тут же подойти к фортепиано и исполнить его.
М. П. Мусоргского я помню, но его музыку я слышала в исполнении А. П. Опочинина. Особенно помню «Колыбельную Еремушки» и «Полководца» из «Песен и плясок смерти».
Каждый четверг у нас в доме устраивались музыкальные вечера. В четыре руки на одном или двух роялях исполнялись симфонии Бетховена, Шуберта, произведения Чайковского, Римского-Корсакова, Листа, Берлиоза и многое другое.
Особенно часто звучали в стенах нашего дома программные произведения русских композиторов. Заслушивалась я «Франческой да Римини», «Ромео и Джульеттой», «Бурей» Чайковского; «Садко», «Антаром», «Шехерезадой», «Испанским каприччио» Римского-Корсакова, «Стенькой Разиным» и «Лесом» Глазунова. Очень любила я Лядова «Про старину».
Исполнителями были: мой отец, два брата А. Д. и Б. Д. Стасовы, двоюродная сестра Н. Ф. Пивоварова. А когда затевались вокальные вечера, то в них принимали участие моя сестра В. Д. и зять Н. К. Березкин. Они пели, например, дуэт Марии и Вильяма из «Ратклифа» или из «Дон Жуана» Моцарта.
Очень часто по воскресеньям бывали музыкальные вечера у дяди В. В. Стасова. В них участвовали М. А. Балакирев, Ф. М. и С. М. Блуменфельды, Ф. И. Шаляпин, Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Глазунов, Ц. А. Кюи.
Дома же всегда проходили репетиции тех концертов, которые я посещала с 16 лет. Это были абонементные концерты Русского музыкального общества, а позднее «Русские концерты» М. П. Беляева. Когда мы получали программу концертов, то дома всегда проигрывались основные вещи предстоящего концерта. Очень часто вместе с отцом, который имел постоянный билет, ходила на генеральную репетицию будущего концерта и поэтому могла лучше следить за исполняемым произведением.
Длинной вереницей встают в памяти исполнители и в первую голову А. Г. Рубинштейн. Относительно него могу рассказать один факт, свидетельствующий об огромном влиянии его на слушателей. Когда мне было 3 года, он играл у нас дома. Впоследствии, в одном из концертов Русского музыкального общества Антон Григорьевич исполнял Шумана и в том числе его «Симфонические этюды». Когда он заиграл это произведение, мне стало ясно, что я уже слышала эту вещь в его же исполнении. Вернувшись домой, я спросила отца, играл ли Рубинштейн эту вещь у нас дома. Отец ответил утвердительно. Вот какое впечатление на детский ум произвела игра Рубинштейна.
У отца был абонемент и в Мариинский театр (ныне оперный театр имени С. М. Кирова), и первая опера, которую я слышала, была «Руслан и Людмила», но так как мне было тогда 7 лет, то в памяти особенно сильно, конечно, остались такие моменты, как весь акт у Черномора. И сейчас в памяти ярко встают декорации Гартмана и лезгинка, исполненная знаменитой балериной Марией Петипа.
Все новые оперы русских композиторов сначала становились мне знакомы по фортепианному исполнению отца.
Я хорошо помню первые представления «Князя Игоря» и «Пиковой дамы», «Града Китежа», «Боярыни Веры Шелоги» с «Псковитянкой», «Ночи перед Рождеством» и «Садко». В первом представлении «Князя Игоря» Владимира Галицкого исполнял Серебряков. А затем в этой роли выступил Шаляпин, и зал оперного театра просто замер. Потом разговоры в кулуарах: «Да это же замечательная ария, а до сих пор мы ее и не слышали как следует». Ярко запечатлелся в памяти Ф. И. Шаляпин — Иван Грозный в «Псковитянке» Римского-Корсакова.
Как-то в воскресенье Федор Иванович был у В. В. Стасова. И вот вместе с Ф. М. Блуменфельдом он исполнил всего «Бориса Годунова» — пел и играл за всех исполнителей. Сцена в корчме. Схватив салфетку, повязав ею голову, как платком, он изобразил корчмарку и показал, как надо играть эту сцену. А затем он показал, как ее же играет артистка. Впечатление было незабываемое.
Часто приходил к нам дядя и рассказывал о новых произведениях русских композиторов или о том, что он прослушал у М. П. Беляева, или заказывал нашим домашним музыкантам сыграть Листа «Пляску смерти» или «Годы странствований», или «Божественную комедию». А то он заказывал играть Баха, Бетховена или Берлиоза. По его настояниям А. Н. Молас не раз исполняла у нас дома «Каменного гостя» Даргомыжского.
К памяти Глинки, которого В. В. Стасов знал с молодых лет, он относился, как к святыне. Хорошо помню, как в юбилейный день первого представления «Руслана и Людмилы» Владимир Васильевич затеял поднести Л. И. Шестаковой, сестре М. И. Глинки, огромную звезду из разноцветных лент, на которых были бы вышиты или нарисованы отдельные мотивы из «Руслана и Людмилы». На мою долю выпало вышить золотом на лиловой ленте мотив «Тихий сон, успокой сердце девы».
Вспоминается, как Владимир Васильевич слушал музыку. Вот, например, играют 6-ю симфонию П. И. Чайковского. Владимир Васильевич сидит с закрытыми глазами, и видно, что он все забыл и целиком ушел в эти удивительные звуки. Или исполняется «Богатырская симфония» Бородина, и он рукой подчеркивает знаменитые «клеванья»[4] А. П. Бородина.
В моем распоряжении находится одно письмо Владимира Васильевича, где он пишет проект для либретто предполагавшейся оперы А. К. Лядова «Зорюшка» по тексту сказки Даля. Какая огромная фантазия, какие блестящие характеристики действующих лиц дает он либретистке (сестре моей. — В. Д.). В них сказывается неиссякаемая энергия и неукротимое желание помочь созданию нового произведения русской музыки.
А вот и еще момент. Дача В. В. Стасова в Сторожиловке по Финляндской железной дороге. Ждут приезда Ф. И. Шаляпина. У калитки сада Владимир Васильевич водрузил огромный флаг с изображением сирены, так как он называл Шаляпина «моя сирена». И вечер, весь заполненный дивным голосом Федора Ивановича, его неповторимым исполнением романсов и арий.
