Грише поведение матери не нравилось. Инге показалось, что он немного смущается, стыдится её. Когда она в очередной раз возвращалась после перекура к столу, то услышала, как сын распекает баб-Люсю:

– Мать, уймись!

– А что, Гришенька, людям же интересно, – оправдывалась она, – люди же знать хотят…

– Что они знать хотят? Ты совсем сбрендила, что ли? Головой своей думай! – шипел Гриша.

Инга появилась из-за поворота, и они оба замолчали. Она попыталась найти ту женщину с кладбища. Но её нигде не было. Костик, устроившийся в самом дальнем конце стола, хмуро пил компот. Рядом с ним сидели Оксана с мужем. Инга подсела на свободный стул.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – кивнула Оксана. – Хорошо, что ты подошла.

Инга никогда не любила Оксану. Вернее, она не любила Олега, женатого на Оксане. Те десять лет были самыми скучными в его жизни. Сначала ходил как тюфяком ударенный от любви, потом – под гнётом Оксаниных ЦУ. Вне работы тогда они почти не виделись: Оксана обрубала все дружеские связи. Однажды сорвала его из командировки: приезжай, у меня температура. Штейн улетел на два дня раньше, не закончил съёмку, Инга с главным редактором потом придумывала, как залатать дыры, а у Оксаны была просто легкая простуда. Да и если бы даже температура: она взрослая женщина, не трёхлетний ребёнок. Тогда от злости кипела вся редакция.

– Познакомься, Виталик, мой муж, – представила Оксана.

– Очень приятно. – Инга пожала ему руку.

Оксана мало изменилась. Прибавилась только пара морщин в уголках глаз. Всё остальное было на месте – фигура, очки, скрипучий, с ржавчиной, голос. Инга вдруг ей обрадовалась.

Муж смотрит на Оксану мягко, послушно. Наконец-то она нашла мужчину, которым легко верховодить.

– Эммочка-то полюбила меня, – усмехнулась она, немного опустив голову. – Конечно, я теперь ни на что не претендую, чего уж меня не любить. И женщиной оказалась приличной, и собеседником умным, с тех пор как на сына её не зарюсь.

А прежние обиды не забылись! Всё так же свербит ревность!

– Не преувеличивай, – успокоила она Оксану. – Она тебя любила и когда вы были женаты. У Эммы Эдуардовны непростой характер.

– У всех у нас непростой характер, – парировала Оксана. – Ты многого не знаешь. Олег и развёлся потому, что мама додавила.

Виталий поднялся из-за стола и, положив руку Оксане на плечо, наклонился к её уху:

– Пойду покурю.

– Ладно. – Оксана помолчала, рассматривая этикетку ближайшей бутылки. – И детей у нас не было из-за неё. Всё говорила Олегу: вам ещё рано. Теперь вот сокрушается, что внуков нет. А у нас с Виталиком, между прочим, уже двое. Мальчики. Хочешь фотографии покажу?

Инга кивнула. Оксана долго листала телефон: два белокурых глазастых мальчика дома, у моря, в горнолыжных костюмах на фоне ослепительных вершин и неба.

– Замечательная у вас семья. Виталик твой молодец, – тихо сказала Инга, делая вид, что рассматривает фотографию, где один мальчик, кажется, старший, с преувеличенной кровожадностью махал пластмассовым мечом джедая.

– Он любит меня, – ответила Оксана.

Девушка с длинными отутюженными волосами, та самая с яркими подошвами, начала говорить. Её покачивало от выпитого.

– Я впервые тут. В смысле на похоронах, – неуверенно махнула она рукой. – И это очень странное мероприятие. Я мало знала Олега Аркадьевича, но хочу сказать, что то, что он умер, – очень жаль.

– Он приснился мне, Олег, – прошептала Оксана. Она нажала на кнопку телефона сбоку, и экран погас. Исчезла счастливая семейная жизнь, построенная со второй попытки. – В ту самую ночь, когда он погиб. Я только потом поняла. А ведь он никогда мне не снился.

– Мы вот были на кладбище, и был дождь, – продолжала девица. Она не знала, поднять бокал повыше или совсем поставить на стол. – Как будто природа плачет по нему. Правда? Что я хочу сказать: так не должно быть. Ну, чтобы люди умирали… так.

– Снилось, что звонок в дверь, и это он. – Оксана начала шептать быстрее, будто боялась, что у неё закончатся силы. – Будто он стоит на пороге и говорит: «Дай мне воздуха. Помоги! Я не могу дышать». Я остолбенела. Ну знаешь, как это бывает во сне, когда хочешь бежать, а двигаешься медленно-медленно, как морская птица в нефтяном пятне. «Дыши», – хочу ему крикнуть, но и говорить тоже не могу. И тут он: «Всё». Ясно так, чётко и понятно сказал. И дверь закрыл.

– И фотографировал он так… необычно, – продолжала девушка. Люди покорно ждали завершения её речи, чтобы выпить. – Талантливый был. Можно сказать, звезда.

Баб-Люся закатила глаза.

– Инга, – Оксана сделала паузу, чтобы справиться со слезами, – я никак доказать не могу, но после этого сна знаю. Просто знаю, и всё. Не мог он сам. Его кто-то убил!

– Ты веришь в жизнь после смерти?

– Не просто верю, я её постоянно наблюдаю, – сказала Холодивкер. – Жизнь становится ещё разнообразней. Тело превращается в целую экосистему различных бактерий, ведь иммунный барьер перестает действовать. Это настоящий широкомасштабный аутопоэзис, если говорить терминами биофилософии Матурано. Сперва аэробные…

Тут она сделала паузу на вдох, и Инге удалось вставить слово:

– Я о другом.

– Тогда о чём же? – притворно удивилась Холодивкер, хотя с самого начала знала, о чём спрашивает Инга. Ей не хотелось разочаровывать подругу, лишать её утешения в предстоящей вечной разлуке. В жизнь после смерти Женя не верила.

– О жизни души, – настаивала Инга. – Она переходит в другой мир? Или продолжает бродить среди людей? Является близким во сне?

– Ну, знаешь, это вне моей компетенции, – отрезала Холодивкер. – Спроси у какого-нибудь батюшки.

– А с философской точки зрения? Ты же наверняка читала о чём-то подобном.

Женя вздохнула.

– Ну, мне интересно понятие «ноосферы», – наконец нашлась она. – Не с точки зрения Тейяра де Шардена, конечно, а в представлении эволюции биосферы в работах Вернадского. Его гипотезу многие критиковали как утопическую, а вот развитие Интернета показывает, что это не совсем так. Пусть эта среда, преобразованная человеческой мыслью, оказалась не такой идеальной, как мечтал Вернадский, но всё же она возникла – информационная оболочка вокруг нашей планеты.

– А какое отношение это имеет к душе?

– Я бы не стала использовать этот религиозный термин. Скорее наше сознание, наше мышление теперь оставляет свой след в Сети: посты, высказывания, фотографии, комментарии. А любая информация, которая попадает в Интернет, остается там навсегда. Получается, что человек некоторым образом живёт в нём вечно.

Инга вспомнила вопрос Глеба на поминках: давно ли она заглядывала на страницы Олега в соцсетях? Холодивкер пустилась в рассуждения о ментальных полях. Инга, щекой прижав телефон к плечу, открыла свой компьютер и набрала имя Штейна в строке поиска среди друзей, нашла его аккаунт. И чуть не выронила телефон – фото профиля было изменено вчерашним числом!

Холодивкер вошла в лекционный транс:

– Иными словами, психопланктон становится продуктом…

Более того – это был тот самый автопортрет, который Лиза оставила на могиле Штейна. Насколько Инге было известно, никто не имел доступа к странице Олега. Свой пароль он хранил в секрете даже от неё.

Она стала пролистывать ленту. В последнее время он был не особо активен в Сети. Много места занимал их общий проект: лайки, перепосты её публикаций в блоге, обновления, всё по их расследованиям. Но помимо её материалов он раз десять поделился психологическими статьями на тему депрессии. Как она могла не заметить этого раньше? При его-то ироничном отношении к психологам?

Инга щёлкнула на закладку «информация о пользователе». Друзья (1267, 487 общих), фотографии, подписки, группы. Чёрно-белый значок: горы плеч, круглые мячики голов обозначали скопление людей. Инга ткнула на него, развернув список групп соцсети «Nасвязи», в которых состоял Олег. «ФОТО+», «Союз журналистов», «Мне 45! День рождения Панова». «SOS Депрессия». Ниже мелкая бледная надпись: «Пользователь Олег Штейн состоит в группе с…