Ого! Полтора года! Нас как раз тогда уволили! А мне казалось, я больше переживала.

Инга перешла по ссылке и в верхнем отсеке страницы прочитала: «Группа безусловного принятия. Помощь и консультации страдающим от депрессии и суицидальных мыслей. Чат доверия. Мы не учим жить, не выгуливаем своё «белое пальто», не троллим, не оскорбляем. Если вам неприятен какой-то пост и его тема, если вы не можете поддержать его автора – пройдите мимо», в ленте группы – посты, статьи по борьбе с депрессивными состояниями той же серии, что размещал на своей странице Штейн.

Всё-таки депрессия, даже мысли о самоубийстве? Неужели увольнение из «QQ» далось настолько тяжело? Я думала, что Штейн уволился с лёгким сердцем. Всегда говорил, что хочет свободы, творчества, и погоня за тиражами его достала, что только ради неё и сидит в глянце…

Инга полистала посты в «SOS Депрессия». Почти все они были длиннющими простынями, в которых люди подробно описывали свои несчастья, злоключения, обиды. Женщины жаловались на побои сожителей. Алкоголики и наркоманы находили в себе силы признаться в зависимости, надеясь получить поддержку. Изливали души жертвы насилия, должники, безработные, родители инвалидов, онкобольные, бесплодные женщины и женщины, уставшие от своего материнства. Беды, неудачи и мелкие неприятности – всё вперемешку. Люди постили фотографии больных питомцев и просили «феячества» – чтобы комментаторы пожелали чуда, успешной операции, скорейшего выздоровления, лучиков добра. Инга поняла, что каждый приходил сюда со своей проблемой: кому суп жидкий, а кому жемчуг мелкий. Посмотрела на количество участников группы: четыре с половиной тысячи.

Она зашла в публикацию с фотографиями красивого, но сильно избитого женского лица, с длинной, излишне подробной историей о том, что такой вот ад в своей жизни героиня терпит уже пять лет. Пост заканчивался фразой: «Пожалуйста, не надо советов на тему: уйди от него или обратись в полицию. Я не прошу вас поливать грязью моего мужа, я прошу вас поддержать меня. Заранее спасибо». 189 комментов:

Следующая публикация, комментарии к которой она развернула, была, наоборот, короткой. Некто Мария Хнык писала: «Я ору матом и бью своего трёхлетнего сына, и ничего не могу с собой поделать. Это как болезнь. Каждый день мечтаю проснуться и просто чтобы его не было». Инга с отвращением листала комментарии:

Клиника какая-то! Нет, Олег не мог воспринимать эту чушь всерьёз. Но только он был на неё подписан! Не пролистнул мимоходом, не отмахнулся. Подписался!

Инга перешла с этой страницы в календарь событий, который у Штейна всегда был в открытом доступе – он размещал там информацию о своих лекциях по истории фотографии, выставках друзей и художественных ивентах. Весь октябрь был расписан фотосессиями на тему «Золотая осень»: от желающих пополнить своё портфолио профессиональными снимками на фоне яркой листвы не было отбоя. Обязательный и пунктуальный в таких вещах Штейн вряд ли стал бы подводить людей и намечать столько встреч, если бы сомневался, что сможет осуществить согласованные съёмки.

В ноябре планировалась выставка, которую Олег долго ждал: «Московский конструктивизм. Исчезающий образ столицы», совместный проект с порталом «Исчезающий город». До «Дела о коллекционере» он много рассказывал Инге о выставке. Мечтал объединить ретроспективу работ 20-30-40-х годов и своих недавних, сделанных на тех же улицах и с того же ракурса. Договорился о помещении. Инга поискала информацию о выставке: всё оставалось в силе, даты, адрес выставочного зала – непохоже, чтобы с этим возникли проблемы.

Голова кружилась, как в детстве, когда перекачаешься на качелях. Инга то полностью убеждалась в том, что Олег страдал депрессией и, не справившись, покончил с собой, то уверялась, что он не мог этого сделать – много значимых планов, мало оснований. И снова звучали слова Оксаны: «Его кто-то убил!»

Инга вдруг поняла, что продолжает прижимать трубку к уху, а Женя всё так же гудит, как старая трансформаторная будка.

– Извини, пожалуйста, – прервала её Инга.

Холодивкер встрепенулась и откашлялась, наверное, до этого она говорила уже в бессознательной полудрёме:

– А-а?

– Чисто теоретически, можно ли выдать убийство за самоубийство?

– Ты что? Думаешь… – Она не закончила.

– Да, – серьёзно ответила Инга. – Понимаешь, не мог он сам, просто не мог!

– Конечно, врач из меня специфический, но как медик тебе говорю, в депрессивном состоянии может любой. А симптомы распознают далеко не все, даже самые близкие.

– Я не спрашиваю тебя как врача про симптомы депрессии, Жень! – В голосе Инги прорвалось раздражение. – Ответь как судмедэксперт! Можно ли выдать повешение за самоубийство?

– Хорошо. – Холодивкер «включила» профессионала. Тон стал резким, предложения – отрывистыми и чёткими, как инструкции. – Вполне реально выдать. Главное, избежать гематом от удушения. Можно немного подпоить пациента. Потом в бессознательном состоянии организовать ему асфиксию посредством подручного мягкого предмета.

Подушки на диване были смятые. Но они могли быть смяты ещё по тысяче разных причин.

– Сгодится подушка, – словно угадала её мысли Холодивкер. – А после сразу подвесить. В этом случае экспертиза не выявит истинной причины асфиксии. Поскольку повешение так и так даст классическую клиническую картину. Но мой тебе совет: прими успокоительное, выспись и после подумай. Сейчас не нужно седлать Архарова и искать мифического убийцу. Доказательства должны быть вескими. Слышишь?

– Да, я знаю. Спасибо тебе, Жень! На неделе ещё позвоню! – Инга бросила трубку. Вызов 56 минут. У неё затекла шея, она с трудом подняла голову и пошла посмотреть, как там Катя.

По дороге она вращала головой, чтобы снять онемение и разогнать кровь, и на ходу влетела в стремянку, оставленную посреди коридора. Стремянка с грохотом упала на пол.

– Катя, это что такое? Кто не убрал?

Катя и Сергей сидели на кухне. На столе лежали раскрытые фотоальбомы. Тут были и толстые картонные фолианты в бархатном переплёте с чёрно-белыми снимками: на них худая маленькая девочка в соломенной конусной шляпе на руках у бородатого мужчины – Инга с отцом во время его дипмиссии в Шанхае, бледная и строгая молодая женщина в сари стоит у куста бугенвилии – мама Инги во время командировки в Бомбей. Были и китайские альбомы из хрупкой плёнки с фотографиями, сделанными на первые, привезённые из загранпоездок мыльницы: выпускной Инги – она в узком чёрном платье и красных перчатках до предплечий, длинная нитка жемчуга завязана узлом, Инга с Сергеем на даче – знакомство с родителями на майских шашлыках. Полароидные снимки Ингиной развесёлой тусовки журфака – совсем молодые и во хмелю – кто-то из них теперь забронзовел и превратился в говорящую голову в телевизоре, кто-то совсем сгинул.

Серёжа положил кусок сыра на хлеб и протянул Кате. Свой бутерброд он почти прикончил. Катя приподняла какую-то фотографию со стола и показала ему. Оба засмеялись. Ингу они не замечали.

– Что это такое, я спрашиваю! Почему стремянку не убрали? Что за беспорядок вы тут устроили? Не берите фотографии жирными пальцами!

– Ну всё, понеслась! – Катя закатила глаза.

– Серёж, ты-то взрослый человек!

– Да ладно тебе, мы просто думали немного развеяться. Катя позвонила – вот я и приехал. Всё-таки тяжёло ребёнку, похороны, сама понимаешь. А тебе пока не до неё.

– Это упрёк?! И потом, она сама захотела идти. Я предлагала ей остаться у моих.

– Не в этом же дело.