В том, что унижен он был не случайно, а по Воле Его, Илья убедился, когда заметил изменение в своём отношении к Обладателю Вечности, которое теперь стало менее рацио­нальным, догадливым, но истинно религиозным, знающим. Раньше ведь Илья претендовал на личное обРжение и бес­смертие и казался себе в этом деле активной стороной, неким “трикстером”, разузнавшим, - не в пример прочим дурач­кам, - где лежат молодильные яблоки, и старающимся до­быть именно их, а не обманчивые преходящие блага. То есть Илья думал, что он может, познавши истину “практического ра­зума”, и обретя настоящий “категорический императив”, впитать в себя от “божественной сути”, и она убережет его от тления и обеспечит ему жизнь иную, в лучшем мире, чем этот. Теперь же, познал себя, как прах, не годный ни на что и, вне всякого сомнения, обречённый смерти, Илья уже не претендовал ни на какое самоценное своё бытие. Он ясно понял, что ему совсем и не нужно жить, ибо в общем мирозданьи жизнь его не имеет никакой положительной цены, и что единственным его упованием и осветляющим переживанием остаётся жизнь Иисуса, которого он узнал как живо­го и сущего в этом мире, среди людей, хотя и невидимо, бес­телесно, в сфере интимного переживания, но вполне персо­нально и независимо. Жив Христос! - в нём моя сладость. В себе же Илья находил лишь горечь, поэтому о себе и не вспоминалось.

Только теперь Илья понял по-настоящему, почему Иисус так привлекал грешников: людей, так запятнавших себя в собственных глазах, что никакими заслугами им было уже не отмыться, - которые не могли уже любить себя, и благодаря этому смогли полюбить Господа.

Значит, прежде чем человек обратится к Богу, “зеркало” должно расколоться; то зеркало, которое человек носит с со­бой, и, поминутно взглядывая на своё благолепное отраже­ние, черпает в этом созерцании свою мирскую уверенность в себе. До своего окончательного падения, Илья тоже жил этой уверенностью. Он, если и не любовался собою в зеркале ра­зума, то постоянно следил за своим обликом, который, - не­смотря на отдельные досадные искажения, - в целом спосо­бен был внушать уважение. Ожидание соответствующего уважения со стороны других, авансирование себя этим ува­жением придавали Илье уверенность в обиходе.

Теперь “зеркало” было безнадёжно разбито, и склеенное из кусков оно могло отразить только урода. Лишение при­вычной рефлексивной поддержки рождало неуверенность и депрессию. Илья, однако, понимал, что депрессию нужно преодолеть, пережить, так как вновь полюбить себя было нельзя. Илье было строго противно заниматься макияжем собственного трупа ради этого. Несмотря на ощущаемый дискомфорт унижения, Илья, другой частью своего сущест­ва, был рад, что покинул когорту любимцев публики; зато теперь мог искренне радоваться вчуже; а это расши­ряло, открывая иное поле жизненных переживаний; и не нужно теперь было мучиться смыслом собственного сущест­вования, ибо оно совершенно исчезало на фоне существова­ний других.

Так Илья ещё раз убедился в мудрости Отца небесного, позволяющего сыну Своему, в его самоуверенности, шлёпнуться лицом в грязь. Оказывается, над теми, у кого нос в золе. Дьявол меньше властен. А это ли не победа?! Илья, однако, не испытывал победных ощущений; ещё совсем не­давно жизнь воспринималась им как постоянная схватка со злом, пытающимся приобщить его к себе, - и в схватке этой нужно было победить, и Илья побеждал, и был горд победа­ми. Теперь же Илья видел, что это была борьба больше за своё реноме, чем за дело Божье. Господь побеждал без него. Просто, всякий, кто в силу какой-то своей неправды становился противником Бога, неизбежно проигрывал в той сис­теме ценностей, которую нёс с собою Илья… Он проигрывал, конечно, и более существенно, но это было спрятано глубже. Система же ценностей Ильи, в центре которой помещалось нравственное противление политической лжи, действовала в обществе, хотя Илья этого и не знал, полагая себя чуть ли не единственным её носителем, - но, не зная, пользовался ею, как преимуществом, в своих жизненных коллизиях. При всём том мы не вправе отнимать у него лавры победителя, поскольку он верил в истину своих ценностей и в столкновениях утверждал их открыто.

Глава 41

Сказочный герой

В тесном вокзальном буфете со старомодными и доброт­ными мраморными столиками, - много более чистыми в гла­зах Ильи, по сравнению с липкой пластмассой хрущёвского общепита, которой Илья неизменно брезговал, - присоседил­ся к нему, по праву общих мест, странный и, одновременно, обычный для таких мест человек. Внешность его бросилась бы в глаза на улице или на аллее городского сада, но здесь, на вокзале, где все неизбежно выглядели помятыми, потёр­тыми и вспотевшими, где дорогая замша спокойно соприка­салась с выцветшим пыльным драпом, человек этот был к месту. Без таких, как он, вокзал перестал бы быть вокзалом. А именно, вокзалом “семидесятых”, - он стал бы напоминать сталинский вокзал, - стоило только убрать “модерны”, вос­ставить толстые колонны, крашенные под мрамор, и поста­вить пальмы в кадках.

Незнакомец носил неухоженную, произвольно растущую бороду, и весь был покрыт тем серым особым налётом, кото­рый покрывает бездомных, независимо от того, моются они или нет. Илья некоторое время украдкой наблюдал за ним. Бородач топтался неуверенно, озираясь вокруг. Потом глаза их встретились и притянулись. Два светлых луча пронзили серую тусклость зала, которую не могли просветить запылённые окна. По линии этих лучей, как по нити, стран­ник подошёл к столику, за которым Илья доедал тугой МПС-овский бифштекс. Происхождение бифштекса было проблематичным, - скорее всего это были субпродукты, и, может быть, мясо сайгака, - но недоесть его Илье не могло и в голову прийти, напротив, ему хотелось добавки. Разве счастье не относительно?

За густой, спутанной бородой странника, полностью скрывавшей его рот, угадывалась улыбка, сияющая в глазах. Взгляд детский, неискушенный, - совсем не тот, меряющий всех и всё взгляд, что встречается у деловых людей. Илье нравились такие выражения лиц. Что-то похожее он иной раз встречал среди сектантов, но никогда среди посетителей со­борной церкви. Отчего бы это?

“Верно потому, что в этих яслях Христова ослица нико­гда не ночевала…” - ответил Илья на собственные мысли, улыбаясь между тем навстречу незнакомцу.

- Чайку бы, - произнёс тот первые свои слова, смущённо потирая ребром ладони шею под бородой.

- Чаю тут не держат. Лимонад вот…

- Угостили бы.

- Пожалуйста, - Илья пододвинул початую бутылку. Бо­родач взял порожний немытый стакан с соседнего столика, заглянул в него, состроил смешную гримасу и налил из бутылки. Затем, оглянувшись в поисках закуски, стянул двумя пальцами несколько ломтиков редиса в сметане из тарелки с недоеденным салатом на том же соседнем столике, сказав, как бы оправдываясь, но безмятежно: “давно редечки не ел”. Лимонад был выпит, пирожки съедены, а Илья с борода­чом всё ещё стояли за столиком, оживлённо беседуя. Я неза­метно подошёл поближе, прислушиваясь к разговору.

- Ну, и что же вы думаете, есть у человеческого существо­вания какой-то смысл? - спросил у собеседника Илья.

- А зачем вам смысл?

- Как вам сказать? - ну, хоть бы для того, “чтобы не было мучи­тельно стыдно за бесцельно прожитые годы”. А если серьёзно, то хотелось бы отличить в своей жизни и в самом себе суще­ственное от несущественного.

- Дело немалое, - одобрительно и солидно кивнул боро­дач.

- Так есть смысл или нет? - повторил свой вопрос Илья.

- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, - не моргнув глазом, тем же спокойным тоном ответствовал незнакомец.

Илья удивлённо вскинул брови. “Фиглярничает” - поду­мал он, - “или высмеивает официальную идеологию?”

“Он случайно не того?” - Илья мысленно покрутил паль­цем у виска. Ему встречались такие; говорят вроде вполне разумно, а потом вдруг стрельнут в тебя какой-нибудь фра­зой, вроде этой. Илья заглянул в глаза собеседнику, но тот смотрел навстречу серьёзно и беззастенчиво, как будто изрек не банальность, граничащую с шутовством, а глубокую ис­тину. Илья отвёл глаза. “Шутник, из тех, что умеют не сме­яться собственным шуткам”, - мелькнула догадка… Но что-то невыразимое словами, но узнаваемое непосредственно, в поведении незнакомца заставило Илью усомниться в собст­венном заключении.