Секретарь сельсовета, Александр Бубнов, происходил из интеллигентов и был единственным человеком в деревне, хо­дившем в синем костюме с галстуком во всякое время, а не только по праздникам; был он также всегда опрятен, под­стрижен и выбрит. И вот этот Бубнов обнаружил однажды” что у его помощника, Алешки, метрики нет. А её и быть не могло, так как молокане в церковь не ходили и детей не крестили, а крестили взрослых, поэтому в церковных книгах Алексей не значился. Пришлось ему, бывши уже тринадца­ти лет от роду, идти к матери узнавать о своём рождении, когда было? - так как советская власть не могла терпеть, чтобы кто-либо был без метрики, тем более по религиоз­ным мотивам.

Из путаных объяснений матери Алексей добыл следую­щую ясную координату, что “была зима и немец наступал”. Опираясь на неё, Алексей с помощью учителя, знавшего ис­торию, вывел дату: шестого февраля 1918 года. Насколько она была точна, неизвестно, но она стала датой его рождения. Как помощник секретаря сельсовета, Алексей собственно­ручно выписал себе метрическое свидетельство с этой датой.

Следствием такого, замечательного “блата” стало то, что матери Алеши, Анастасии Алексевне, поступило от сельсове­та лестное предложение переселиться в новый добротный дом “кулака”, которого после “раскулачивания”, сиречь ог­рабления, выселили всей семьей неизвестно куда. Но не по душе пришлось ей такое предложение, и она искала повод, как бы от него уклониться. Тут, кстати, и пришёл вызов от старшего сына, Вани, который к тому времени выдвинулся и стал председателем рабочкома землекопов на строительстве канала. И по этому вызову Анастасия Алексевна выехала из Алисовки вместе с Катей, Надей и Алешей на Кавказ, в тер­скую станицу Шелковскую.

Здесь, Алексея, как сироту, определили в интернат, так называемую Школу Колхозной Молодёжи, ШКМ. Колхоз­ная молодёжь это, разумеется, совсем не то, что деревенская; тут все были исключительно “сознательные носители новой жизни”. Алексей стал членом Осоавиахима, получил зелёную книжку члена Общества Долой Неграмотность (ОДН) и удо­стоверение Общества Безбожников. Как члены ячейки Осо­авиахима ученики школы занимались охраной полей от ку­лацких элементов, убирали хлопок, участвовали в военных учениях, проводимых органами ОГПУ, на которых им выда­вали малокалиберные винтовки, трещотки, изображавшие пулемёты, и противогазы. Лето проводили в пионерлагере, на берегу озера. Там, совсем рядом, на железнодорожной ветке, стоял настоящий бронепоезд, экипаж которого взял шефство над пионерами из ШКМ. Детей прикрепили к сто­ловой бронепоезда, что в то голодное время было благом исключительным. Красноармейцы проводили с ними утрен­нюю гимнастику, или “зарядку”. Пионерам показывали бро­непоезд, разрешали вращать рукоятки настоящих пушек(!), приглашали их на митинги, которые регулярно проводил комиссар бронепоезда, на учебные стрельбы. Таким обра­зом, лучшей идейной закалки, подкрепленной жирной ар­мейской кашей, трудно было желать. Здесь дети жили жиз­нью большой страны и даже шире - всего мира! Как раз в то время случилась так называемая “провокация на КВЖД”. В плановом пропагандистском хозяйстве Страны Советов (которое было единственным действительно плановым) на этот случай уже была заготовлена песня, и колхозная моло­дёжь распевала весело единым хором с красноармейцами бронепоезда:

“Нас побить, побить хотели

Нас побить пыталися.

Но мы тоже не сидели

Того дожидалися…”

Но не всё было спокойно в датском королевстве… Круго­вые волны от утонувшего в подвалах Лубянки Косарева расходились из центра и быстро достигли Кавказа. Шести­классника Алексея выбрали к тому времени председателем учкома, и это возвышение чуть было не стоило ему жизни.

Кто-то из учителей написал на него донос в НКВД, из ко­торого вытекало что Алеша - не больше не меньше, как соз­датель террористической организации с целью физического уничтожения членов советского правительства. Что спасло его от неминуемой гибели в ГУЛаге, Алексей не знал, - мо­жет быть, протекция старшего брата, в соединении с чудом.

Вскоре после того до Алексея дошёл слух, что муж его старшей сестры Мани, Василий Астахов, работавший в Ат­карске на железной дороге и бывший членом ВКП(б), аре­стован, судим и приговорён вместе с группой из двадцати молокан к пятнадцати годам лагерей, - и всё это только за то, что не отказался от молоканской веры и, будучи коммуни­стом, посещал молитвенные собрания. Рассказывали, что когда Василия реабилитировали в 1956 году и даже вер­нули партбилет, он, пожилой уже человек, заплакал.

Глава 40

Лекарство бесчестия

“Сначала был Махал Макакаако”, - прочел Илья. “В ру­ках он держал дерево, и дерево это давало ему тень. С дерева в руку ему упал червь, и испражнения этого червя стали пер­вой землёй”.

На этом месте древнего повествования Илья остановился и задумался. Его радостно поразило такое описание начала мира, и он явственно увидел, насколько больше соответство­вало оно Истине, чем самые современные научные гипотезы. Удивительная красота образа Бога, держащего дерево, дос­тавляла Илье почти физическое наслаждение. Эта картина притягивала к себе не логической, но откровенной правдой. Если смотреть с нынешних позиций, то какова же смелость мышления! - свободно облекающего в ёмкие и точные обра­зы, открывающиеся духу сущности. И такое мышление вся­кие там Леви-Брюли-Строссы смеют называть “примитивным”. Откуда берётся это заносчивое мнение о древних культурах? Неужели из “историцизма” и веры в прогресс? Давно ли сам Илья был из таковых…? Теперь же ему было ясно, что это мнение неизбежно рождается у людей, ко­торым недоступна откровенная Истина, недоступно симво­лическое мышление; у людей поистине примитивных, кото­рым ни разу не приоткрылась невероятная сложность жизни, недоступная рациональному осмыслению и “программному моделированию”. Они же создали и теорию Прогресса. Да они просто спасают своё лицо при соприкос­новении с тем, что превосходит их силы, непонятные им сим­волы они объясняют детской, сну подобной фантазией. Ха­рактерное пренебрежение к сновидениям! Если бы они знали, кто вступает в контакт с ними через образы сновидений! Но они не хотят знать, - боятся…

Совсем недавно Илья принадлежал к рационалистам, историцистам и прогрессистам. Теперь он причислял себя к другому лагерю, и современный запутанный в причинных цепях образ мыслей представлялся ему в виде ползучей тва­ри, пресмыкающейся по поверхности жизни. Возможно, этот образ произошёл от ругательств, вычитанных им в маркси­стских книжках, где авторы обвиняли противников в “ползучем эмпиризме”…

Ещё несколько дней назад подобные думы наверняка со­провождались бы у Ильи улыбочкой превосходства, обра­щенной в виртуальное социальное пространство к отсутст­вующим оппонентам и людям, всё ещё придерживающимся отсталых взглядов. Теперь эта улыбочка гасилась режущим под ребрами воспоминанием о последнем унижении, которое претерпел Илья, доставая дефицитный стройматериал, нуж­ный ему для строительства, в которое он ввязался через неос­торожно приобретенное жильё; и теперь, влекомый кармой собственника и соседа стал попадать в ситуации, привычные для рядовых советских граждан, но не для него. Этих положений Илья ранее тщательно избегал, оберегая свою честь праведника…

Таких скорбных воспоминаний накопилось у Ильи немало, - но это последнее стало каплей переполнившей чашу. Достаточно сказать, что Илья давно не рыдал от обиды, может быть, со времён далёкого и не безоблачного детства, - а тут, воро­тившись со склада, Илья бросился на кровать и зарыдал безудержно и тяжело… После этого Илья вдруг ощутил себя совершенно ничем, пустым местом: он разом потерял спо­собность чувствовать какую бы то ни было правоту свою в мире, - а вместе с последней и способность бороться за какую бы то ни было “правду”, и способность кого-либо осуждать или поучать. Поначалу он растерялся, ему было тяжело, ка­залось, всё рухнуло. Но подспудно Илья знал, что рухну­ло отнюдь не всё, а только то, что давно ему мешало. Ведь в сущности Илья был чрезвычайно горд, несмотря на видимую простоту и способность выносить внешнее униже­ние от волею выбранного низкого общественного положения. На деле статус его был низок лишь по внешности; неформально же это был ста­тус сопротивленца, неподдающегося, “диссидента” - чрезвычайно высокий статус. К тому же и тайная политическая полиция, возясь за спиной Ильи, ещё придавала блеск его диссидентскому орео­лу, окружая его фигуру сияющим облаком тайны и недос­тупности для простых смертных, уделяя ему величие своего рода “каи­новой печати”. И он привык к осторожному почтению, и восхищению, и зависти со стороны ближних, не признаваясь себе в этой привычке; и поддерживал своё духовное реноме в глазах ближних, никогда не опускаясь до низменных житейских интересов…. А тут вдруг опустился…, и не справился с ситуацией. Подмостки рухнули, и с ними рух­нул Илья, но не разбился. И хоть стыдно ему было снизу, из груды обломков подымать глаза к Небу, всё же сквозь под­нятую пыль из глубины души пробивался свет благодарно­сти Господу, который устроил так, чтобы уничтожить гор­дость Ильи, и тем способствовать его Спасению. Близки ста­ли Илье непонятные раньше слова Псалмопевца о том, что Господь сокрушает сильных и принижает высящихся.