На праздниках Алисовка “гуляла”. И не в том, современ­ном смысле слова, что напивалась, а в прямом: люди наря­жались и выходили на улицу; то есть в хоровод, - если видеть дело в исторической ретроспективе, ибо слово “улица” и обозначает, собственно, хоровод. И хотя хороводы водили тогда уже только девки в лугах, всё же выход всей деревни на улицу сохранял в себе реминисценцию всеобщего хоровода. И красива же тогда была деревня, ибо прекрасны были ста­рые наряды. На масленой неделе парни одевались в красное и ходили по дворам, озоровали.

А в “бусурманской” семье Алексея по воскресеньям и праздничным дням прибирались, одевались в белое, сади­лись в избе, украшенной полотенцами с голубой вязью биб­лейских речений, за стол, накрытый скатертью; мать рас­крывала Библию, и старший сын Ваня зачитывал из неё в слух всей семьи. Как это водится у сектантов, грамотность ценилась высоко, и, когда Алексей, десяти лет от роду, начал учиться у первой своей учительницы, Агриппины Семенов­ны, в деревенской школе-трёхлетке, и написал на листке пер­вые слова, гласившие, что “ученье - свет, а неученье - тьма”. Мать, Анастасия Алексевна, разжевала хлеб и жёваным хлебным мякишем прилепила этот листок к стене над сто­лом.

Нынче Владимир Ленин уже не авторитет, но от времён прежней славы его сохранились свидетельства, что он вос­хищался духовными писаниями молокан, их старославян­скому письму и тому, что простые, необразованные люди пишут настоящие философские трактаты. Деревенские маль­чишки, однако, и во времена ленинской славы не разделяли уважения Ленина к молоканам и частенько преследовали Алешу обидной дразнилкой: “молокан-таракан!”

Но хуже мальчишек были православные попы. Молокан­ские дети как огня боялись попов, рано усваивая от взрос­лых, что попы - враги молокан.

Среди русских сектантов ходила такая песня:

“Злые косматые попы

Делают по дворам частые поборы

Кто мало им подаёт

Зовут “духоборы”

Своими частыми поборами по дворам

Обтёрли пороги хвостами

Кто мало им подаёт,

Зовут “хлыстами”

Эти попы по дворам

Все двери протолкали

Кто мало им подаёт

Зовут “молокане”

Случилось однажды местному попу с дьяконом обходить Алисовские дворы, - а Катя с Любой Панковой играли в ту пору во дворе. Завидя чёрные рясы, девчонки забежали в се­ни и спрятались в сусек для зерна. Попы между тем во­шли во двор и направились в избу, а в сенях не преминули заглянуть в сусек, - есть ли чем поживиться? Отторгли крыш­ку сусека и отпрянули, истово крестясь и бормоча: свят, свят…! - будто нечистую силу увидали. Несколько оправив­шись и убедившись, что неведомые зверушки в сусеке суть всего лишь дети-шалуны, поп грозно сказал, обращаясь к су­секу, или, вернее, к его содержимому: “Вы что тут, щенки, делаете?”. Катя, одначе, не растерялась, - а была она девоч­кой бойкой, - и ответствовала смело, подобно хананеянке, которую Иисус, в свое время тоже неосторожно приравнял к собаке: “Мы не щенки, мы дети!”.

“Нут-ка, вылазьте отсюдова!” - продолжал поп и сунул поднявшим головы детям крест для поцелуя. А Катя возьми да и скажи ему: “Мы крест целовать не будем!”

И трудно сказать, чего тут было больше? - сек­тантского отрицания ортодоксальной церкви или новейшего советского атеизма, пропаганда которого уже началась в де­ревне. Тут вышла на шум мать: видит такое дело и - к попу: “Что ж это вы, батюшка, детей забижаете?”

“Эти детки себя в обиду не дадут” - отвечал поп. С тем и пошли они вон с молоканского двора, несолоно хлебавши.

Между тем, в деревне входила уже в силу новая, советская жизнь, и молодёжь в деревне, - в основном из бедных, - льну­ла к этой жизни. И когда создавалась в деревне комсомоль­ская ячейка, секретарём избрали старшего брата Ваню. А Ваня, надо сказать, сызмальства был среди сверстников заводилой: было у него довольно приятелей, и часто собирались они на подворьи Ивана Тихоновича. Приходили человек по пятнадцать разом и шалили, играли во взрос­лых. Намажут себе, бывало, щёки кислым молоком и снима­ют палочками, будто бреются; а Катьке наказывают, чтобы мамане не сказывала о том.

Когда Ваня стал комсомольским вожаком. Катя с Любой Панковой стали его добровольными помощниками: выпол­няли всякие мелкие поручения, учились петь “Интернационал”, собирали комсомольцев на собрания и дежурили у дома во время собраний. А ещё Катя стала не­гласным телохранителем своего старшего брата, - роль, ко­торую ей никто не поручал, - но Катя боялась, как бы кулаки не зарезали Ваню, которого она любила до самозабвения. Она и без того была не робкого десятка, а любовь и сознание Ваниной правоты придавали ей еще большую смелость. Она выслеживала мальчишек и отбирала у них ножи. И они без­ропотно отдавали их ей, - будто она была уполномоченной ЧК…

Анастасия Алексевна спокойно относилась к увлечению детей большевизмом. Икон в сектантской избе естественно не было, но зато Ваня принёс из сельсовета и развесил по стенам портреты членов ЦК РКП(б). Но висели они недолго. Волны политических бурь докатились и сюда, на край Заднего Пруда: Алексею хорошо помнилось, как пришли, однажды, из того же сельсовета, приказали снять со стены портреты Каменева и Зиновьева, как “врагов народа”, и тут же порвали эти портреты на мелкие клочки.

Идеалы общинного коммунизма были близки раннехри­стианским идеалам молокан, и они охотно вступали в колхо­зы, хотя не принадлежали к беднейшим слоям. И когда в Алисовке организовалось Товарищество по совместной Об­работке Земли, ТОЗ, осиротевшая семья покойного Ивана Тихоновича первой вступила в него. Но это было ещё впере­ди, а пока шёл 1927 год: только что преставился отец, семье стало невмочь, год был голодным, (и какой только год был не голодным после семнадцатого!). Старший брат Ваня уехал на Кавказ, на Терек, где устроился рабочим на строитель­ство оросительного канала Сула-Чебутла. Настала очередь Алексея помогать семье, и мать отдала его, десятилетнего, в батраки к зажиточному мужику, или “кулаку”, как тогда говорили. Вместе с хозяйской дочкой, ровесницей ему, Алексей пас хозяйскую скотину. Спал на се­новале также вместе с дочкой, и хозяин будил их обоих плёткой на рассвете. От плётки было не больно, но унизительно, и позже злосчастная эта плётка стала аргумен­том для классовой ненависти Алексея Ивановича ко всем и всяческим “хозяевам”.

Через два года жизнь круто поменялась: в Алисовку при­были первый трактор и новый учитель, сменивший старую Агриппину Семеновну. С учителем приехала его семья - со­вершенно необычная на деревенский взгляд. До того не ви­дывали в Алисовке, чтобы мужик бабскими делами ведал, а новый учитель, у всех на виду, выносил горшки за ребёнком и даже пелёнки стирал! В деревне смеялись в рукав, суда­чили… Но и то сказать, учитель разве мужик?

Вот этот-то бесполый учитель и взялся за организацию ТОЗа. Вскоре, на сельском сходе был утвержден устав това­рищества, которое по предложению учителя назвали “Путь к социализму”. Алексея, окончившего три класса у Агриппины Се­меновны, учитель определил в четвёртый класс, и с того дня началась у него новая жизнь. В четвёртом классе было всего два ученика: Алексей и Женька Журавлёв, сан председателя сельсовета, поэтому класс этот размещался в доме учителя. Учитель был мечтателем, “чевенгурцем”, смот­рел далеко вперёд и учил своих питомцев по книге “Севооборот”. Вот закончите четвёртый класс, - говорил он, - направлю вас в Лемешинский район, в сельхозтех­никум: будете агрономами.

И так уж само собой случилось, что стали двое деревен­ских двенадцатилетних мальчишек, Алеша и Женя, неизменными и незаме­нимыми во многих делах, помощниками учителя в осовечи-вании деревни. Выполня­ли курьерские поручения, переписывали бумаги, собирали людей на собрания исконным деревенским способом: каж­дый шёл по своей стороне и, дотягиваясь палкой, через пле­тень, до очередного окна, стучал в него. А когда секретарю сельсовета понадобился помощник, - из-за бумажного пото­па, который хлынул сразу же, как только у церкви отобрали ведение метрических книг, - то по рекомендации учителя этим помощником стал обладавший красивым почерком Алексей. Росту ему тогда ещё не хватало, и сидел новый по­мощник за секретарским столом на подушках, не доставая ногами до пола. Последнее обстоятельство, впрочем, также мало умаляло его, как и господина де Тревиля, капитана мушкетёров в известном фильме.