Илья не стал объясняться. Довольно было и того, что он, снисходя к “мещанскому” кругозору своих бывших совре­менников и сопутчиков, и одновременно защищая себя от их глупости, скрыл своё настоящее положение дворника. Хотя, может быть, и напрасно он скрыл: может быть, такая явная несообразность и заставила бы Ирину призадуматься… Но тогда пришлось бы объясняться, говорить о политике… Это­го Илья не хотел. Да и едва ли можно было надеяться на то, что оппозиция к такой “прекрасной советской жизни”, о которой она рас­сказывала взахлёб, могла бы встретить у неё понимание. Илья повел себя, как реалист, хотя и трудно было ему, при его гордости, принимать полупрезрительное сожаление от недалёкой женщины, которая никогда ни в каком отношении не могла с ним рав­няться. Но в городе о нём и так ходили самые невероятные слухи, распускаемые, как он подозревал, родителями одного из его учеников, мстивших ему за “сбитого с пути” сына.

Илья не хотел умножать этих слухов, жалея своих роди­телей, которые теряли в достоинстве из-за него.

Поэтому Илья промолчал в ответ на бестактную реплику Ирины по поводу её обманутых ожиданий, но про себя по­думал: “как была ты дурой, так ею и осталась, - дальше “главного” твоя фантазия не идёт”.

Илья давно уже заметил для себя, что молодые люди, ос­тающиеся в “родных пенатах”, не выехавшие на учёбу или работу в “большой мир”, сохраняют провинциальную огра­ниченность и, как правило, потеряны для Духа, и здесь им не могут помочь даже круизы по Европе. Они не привозят отту­да ничего, кроме обычной “гебистской дезы”: замшелых анекдотов о том, что самые лучшие товары за границей - это наш советский экспорт(!). В самом деле, -что ещё можно купить в “Берёзке”!?

Молчание Ильи, однако, не остановило Ирину, и она вы­сказала следующую глубокомысленную сентенцию: “да, вид­но, и в самом деле, кто в детстве выделяется, тот впоследствии оказывается неудачником; и наоборот, кто в детстве был не­заметен, потом процветает…” “О времена, о нравы!” мог бы воскликнуть тут Илья, если бы обрадован был, в свое время, классическим воспитанием. Но он, как мы знаем, таковым обрадован не был. Напротив, он блеснул провинциальным “тактом”: купив Ирине цветов, но не удержался, чтобы не заметить, по жлобски, что в Ростове цветы дешев­ле…

Жизнь впроголодь, на зарплату дворника, развила в нём скаредность. Впрочем, скаредность эта распространяла свое действие только на отношения с “миром”, нормы взаимной любезности в котором всегда превышали возможности Ильи: его жизнен­ный стандарт был на порядок ниже общепринятого, и шапка кавалера, как и ходока, была тяжела для него. В том же, что каса­лось жертвований своему Богу, Илья отнюдь не был скаре­дом, но с готовностью отдавал всё, что требовалось, - и это было легко ему, так как однажды он уже отдал Богу всё, и те­перь жил из милости Его, пользуясь тем, что Он ему оставил, - включая и самую жизнь, - и помня о том, что всё это при­надлежит Богу, и поэтому должно быть отдаваемо беспреко­словно.

Таким образом, Илья давно умер для мира, и функциони­ровал в нем лишь минимально, отдавая своё существование на усмотрение Бога, и лишь постольку живя, поскольку Богу было угодно сохранить ему жизнь, из Промыслов о сы­нах Своих. Однако для внешних он, по видимости, всё ещё жил. И хотя жизнь его была во многом непонятна им, они всё же как-то включали Илью в свои миропредставления, особенно когда Илья помогал им в этом, привирая о себе. Так было и на этот раз: в табели о рангах одноклассницы Ирины Илья попал в графу неудачников. И, на­верное, совершенно справедливо. Разве в те времена, когда они ещё шли по жизни бок о бок, Илья не мечтал о блестящем положе­нии в обществе? И разве не сознавал свои дарования именно как обещания такого положения? Так и было. Мирской карье­ры он не сделал, хотя и мечтал о ней. Значит - неудачник! Можно было, конечно, утешаться мыслью, что “не сделал” не пото­му, что не сумел, но потому что не захотел, отказался… Однако, это было бы неправ­дой или полуправдой, так как на деле Илья был не полностью волен в своих отказах. Тайная богоизбранность делала его странным в глазах ми­ра, и по этой “странности” мир сам отбраковывал Илью, не до­пуская его в тесные социальные лифты, в которых только и делаются реальные карьеры. Ощущая свою странность, как неполно­ценность, Илья компенсировал её гипер-притязаниями; и, в силу этих притязаний высокомерно отказывался всходить на длинные и извивистые лестницы, подножия которых ему всё же время от времени открывались.

Так что его одноклассница была права, хотя и просто­душно бестактна. Но последнее мы должны простить ей, по­тому что во время оно, была она влюблена в Илью и восхи­щалась им… И всё же, и всё же… согласимся ли мы с нею? Можно ли считать неудачником человека, которому Господь открыл небесную карьеру, взамен мирской? Могли ли Ирина и сам Илья су­дить о том, что по-настоящему обещается в детстве? Непри­метным образом, в числе прочего, в детстве обещается и Царство Небесное. Но как узнать об этом? Ведь из общества, в котором рос Илья, давно изгнали Самуилов, помазывающих Давидов. Ну, а если всё же знать, что Илье обещалось Царствие Божие, и это обето­вание исполнялось на нём, то не правильнее ли счесть его ве­личайшим удачником всех времён? Ведь родился он в худое время, и в среде нищего рабствующего народа… Ну а тем, кому обетовано Царствие… - мирское благополучие отбирается у них и отдает­ся другим, лишённым Неба в этом рождении. Такова божья справедливость.

Помнится, одна дама, способствовавшая Илье в прошлом, разочарованная его жизненным выбором, всё спрашивала у автора, отчего же Илья всё-таки не пошёл в науку? Ведь у него были к тому все возможности! Мог стать прекрасным физи­ком. Нет, видно не достаёт Илье чего-то в характере, - осно­вательности, что ли(?); всё в облаках витает, растекается мыслию по древу…

- А на что ему наука? - задал контрвопрос ваш покорный слуга.

- Но разве есть лучшая стезя для одарённого человека, чем

наука?

- Есть или нет, - в любом случае, Илье не приходится вы­бирать, - его стезя определена,

- Определена? Кем же? И каким образом? Я что-то вас не пойму. Странные вещи вы говорите…

- Его стезя определена свыше.

- Свыше?! Как понять это “свыше”? Он, что, масон?

- Свыше значит с Небес.

- Вы шутите?

- Нисколько. Я говорю о факте. Мир подобен лабиринту, в котором много ходов. Мы видим их манящие начала, но обманываемся насчёт концов. Все эти туннели, на входных дверях кото­рых красуется вывеска успеха, - тупиковые. И к концу жизни поч­ти все люди убеждаются в этом. Илье нет нужды блуждать по лабиринту, чтобы узнать в конце, что он не ведёт никуда; что мир - просто чудовище, пожирающее людей; и все эти мирские пу­ти суть только извивы его кишок. Илья уже знает это. В крайнем случае, в дни потерянности, вовлекаясь неволею в эти ходы, он может сделать несколько шагов, но тут же вер­нётся назад и пройдёт лучше по нижнему краю мира, невзирая на плевки, долетающие сюда сверху.

- Ну, вы вечный фантазёр и с годами не остепеняетесь!

- Я говорю вполне серьёзно.

-Значит, по-вашему, относительно него существует предопределение, в кальви­нистском смысле слова?

- Я бы добавил сюда ещё и личное предназначение.

- Вот уж не думала, что кто-то верит в эти вещи теперь, хотя и не удивляюсь тому, что именно от вас об этом слышу. Но откуда же, собственно, вам всё это известно об Илье?

- Он сам мне сказал.

- Сам? Вот как? - с нескрываемой иронией в голосе и лице заметила моя собеседница.

- Да. И я ему верю. Никто не возьмёт на себя большего, чем ему дано. Господь сообщает избранникам об их избран­ничестве. И жизнь даёт им подтверждение.

- И каким же, интересно, образом? - сохраняя гримасу недоверчивого скепсиса, за которой, тем не менее, просматривался и некото­рый живой интерес, спросила она.

- Наша с вами обычная жизнь полна случайностей, кото­рые привходят в наши обстоятельства и делают их такими или иными. А в жизни избранника случайностей не бывает. С ним случается только должное быть: волос не падёт с головы его без изволения на то Бога, избравшего его.