- Какая мерзкая погода…
Ремус сидел на подоконнике и пристально смотрел в окно. Сегодня было туманно и за густой белой дымкой невозможно было хоть что-то разглядеть. Земля, чёрное озеро в дали, засыпающий Хогсмид да и сам Хогвартс — всё было пожрано беспощадной марью, и казалось, словно Башня Гриффиндора была отделена от всего прочего мира и находилась где-то слишком далеко от земли, от суматохи и вместе с тем жизни. Только сквозь облака можно было увидеть тусклый жёлтый диск почти закатившегося солнца. Он до жуткого напоминал полную луну. И Люпин дождаться не мог того момента, когда он наконец скроется за горизонтом.
Парень печально вздохнул, напрасно стараясь прогнать тоску, но та уже крепко схватилась за него. Сам гриффиндорец не понимал, с чего бы ему было грустить. Он ведь снова вернулся в Хогвартс. В дороге его не мутило, ужин был прекрасным, а речь директора короче обычного. Но что-то тёмное и неспокойное медленно расползалось по телу, заставляя мысли обращаться к каким-то совершенно ненужным и тревожным вещам. Ремус ощущал себя лишним, потерянным и забытым. Родной замок впервые казался ему чужим и холодным, лишённым сказки, а сам Люпин был в нём гостем. Тяжёлые каменные стены, кровавые пологи с вышитыми на них хищными, жутко ухмыляющимися мордами просили его уйти. Юноша бы исполнил их волю, но ему было некуда. Ведь он знал: за стенами замка его не ждало ничего кроме удушающего марева.
Никого рядом не было. Питер остался в гостиной, не желая тратить время на — с его слов — вечно унылого товарища, а Сириус и Джеймс, не расстававшиеся на лето, обзавелись парочкой новых секретов и убежали куда-то по делам. Не то, чтобы он не мог пойти с ними, но… Почему-то сегодня Ремус чувствовал себя лишним и в их компании. Да и не хотелось навязываться, если честно. Не хватало ещё стать унылой прилипалой. Друзьям было хорошо и без него. И ладно… Ладно.
Парень понимал — или скорее надеялся, — что его тоска — явление временное. Ведь все иногда хандрят, верно? Эту тревогу нужно было просто переждать и всё вернётся на круги своя. Обязательно. А пока ему и впрямь стоило заткнуться в самый тёмный угол комнаты и не мозолить глаза друзьям своей подавленной миной.
Ремус уже хотел последовать своему совету, как дверь с грохотом раскрылась. Тут же комната наполнилась шумом и гамом. На пороге стояли Сириус и Джеймс, а вместе с ними, кажется, половина Хогвартса. Вид толпы напугал Ремуса, а затем и вовсе расстроил. Хотя парень нашёл в себе силы скромно улыбнуться и махнуть всем пришедшим рукой. Он спрыгнул с подоконника, не понимая, что было причиной радостного переполоха и того, почему их комната вдруг стремительно стала наполняться людьми. И что странно, тут были не только гриффиндорцы.
— Что происходит? — взволнованно спросил он.
— Мы одержали победу! — воскликнул какой-то парень из толпы, но его слова не сильно помогли Ремусу. Он посмотрел на Джеймса, обнимающего за шею красного от возбуждения Сириуса, и последний жестом руки подозвал его к себе. Казалось, Блэк хотел шепнуть что-то Ремусу на самое ухо, но как только тот с надеждой приблизился, комнату оглушил счастливый воинственный вопль Джеймса:
— Тот-кого-нельзя-называть съел дерьма! — воскликнул парень. — Он попытался напасть на Аврорат. В открытую. И его нападение было отбито. Много пленных. Говорят, там был сам Аластор Грюм, — прерывисто вещал парень, и каждая пауза между его словами заполнялась радостными визгами и аплодисментами, словно сам Поттер участвовал в битве и приложил к этому руку.
— Вряд ли об этом успели написать в газетах. Откуда вы узнали? — всё наседал Ремус, вокруг которого словно был купол, об который разбивалась вся радость. Хотя он прекрасно понимал, что если то, что говорили друзья — правда, то произошедшее действительно было очень важным событием. В последнее время Министерству, а вместе с ним и всей Англии не везло в битвах с тёмной стороной. Они проигрывали, и каждый такой проигрыш оставлял за собой горы трупов. И эта победа была ярким лучом света во тьме. Он возвращала надежду в людей.
— Мы были у Дамблдора, — произнёс загадочно Сириус, и Ремус с трудом подавил желание закатить глаза. Ему совершенно не нравилось то, что друзья так сблизились с директором, с войной, со всем этим. Люпин волновался и не понимал, почему товарищей так манили опасности. Будто бы без них там не обойдутся. Обошлись ведь сегодня, правда же?
Ремус искренне уважал Дамблдора. Директор действительно много сделал лично для него и его настрадавшейся семьи, но, тем не менее, юноша не мог закрывать глаза на тот ужас, что творился вокруг великого волшебника. Мужчина входил в Большой зал, одетый в одну из своих сказочных мантий, на его голове был смешной колпак, в руках была аккуратная палочка, а вокруг искрилась чистая магия и директор, словно был её воплощением в этом мире. Он смеялся, улыбался и, несмотря на возраст и мудрость, был одинаково близок всем: и строгим учителям, и задорным школьникам. Кажется, этого человека невозможно было не любить. Но Люпин знал, что у всего и этом мире была тёмная сторона.
Магия могла дарить жизнь, быть проводником истинных удовольствий и счастья, она искрами разбивалась о копыта единорогов, но она же была заперта под замком в Запретной секции, она же изумрудным лучом забирала жизни и именно она текла в крови Ремуса, каждое полнолуние отнимая его разум и сердце. Исключений из правил не существовало. Никогда и нигде. Дамблдор входил в Большой зал, могущественный и праведный, и юноша видел, как за его спиной расползалась дурно пахнущая мгла, норовящая сожрать любого, кто подойдёт к ней слишком близко. И меньше всего на свете Люпин хотел, чтобы его друзья оказались частью чего-то пусть и грандиозного, важного, но такого страшного. Хотелось защитить их, но разве можно было защитить человека от самого себя? От собственной дурости?
Ремус смотрел на друзей и спрашивал себя: — «Что я могу сделать?» А затем отворачивался, осознавая, что он был никем перед лицом войны, и его жалкие просьбы бросить глупые затеи обернулись бы лишь непониманием или обвинениями в эгоизме. А Ремус со всеми своими желаниями поближе держать к себе всех тех, кто был ему дорог, невзирая на их собственные чаянья, был именно им — эгоистом. Юноша не желал, чтобы друзья знали об этом.
Ремус вновь переступил через себя и улыбнулся ещё шире, отчаянно пытаясь слиться с общей радостью, а заодно и мебелью. Он пообещал себе разобраться со всем этим чуть позже. Но тоска всё ещё сжирала его изнутри. Беспокойство забирало последние силы, а морды хищников с гобеленов продолжали сверлить его жутким неморгающим взглядом.
В комнату ввалился Питер. Он, конечно, уже обо всём знал, — в конце концов, шумная толпа прошла через гостиную — поэтому ничего не помешало парню тут же влиться в общую суматошную радость. Как же Ремус ему завидовал в этот миг.
— Ну чего ты киснешь? — бросил ему парень, осторожно ткнув его в бок локтём. Видимо за тяжёлыми размышлениями на лицо Ремуса вновь вернулось тоскливое выражение. Впрочем, ответа Питер не дождался. Он весело плюхнулся на свою кровать, приглашая к себе парочку пуффендуйцев. Многие из присутствующих последовали его примеру. И вскоре все постели, включая постель самого Ремуса, были заняты людьми. Сам юноша как истукан стоял возле двери, наблюдая за тем, как многочисленные гости рассаживаются. Вот и подоконник заняли два когтевранца. Людей было так много, что большинству всё же пришлось усесться прямо на пол. Мантии шуршали, голоса сливались, шёпот и радостные крики — всё это буквально пригвоздило Ремуса к полу. И скорее всего он бы так и остался стоять на месте, как чужой, если бы Сириус, вырвавшись-таки из пылких объятий Джеймса, не потащил его на собственную постель. Она тоже была занята, но все несчастные оккупанты чудесным образом сползли на пол, стоило Сириусу лишь обозначить свои права на мягкий матрас и подушки.
Джеймс, скрывшийся всего на пару мгновений с поля зрения, вернулся. К груди он прижимал четыре бутылки. И Люпин уже точно не знал, чему точно радовались присутствующие: победе, возвращению Джеймса или огневиски в его руках? Единственное, что не оставляло сомнений это то, что впереди была очень, очень тяжёлая ночь. Самое обидное, что она только начиналась, и, видно, никого из присутствующих не волновало то, что завтра был первый учебный день. Не то, что бы Ремуса это заботило, но начало учёбы — было хорошим предлогом, под которым можно было бы всех разогнать. И Люпина было на это право. Он был старостой Гриффиндора, но же был и мародёром.
