Дверь молчала.
- Ради всех святых, а? У тебя ж у самого есть дети, а нету, так будут, а? Слышь? Живой, или нету его, а?
Одно слово скажи...
Стены были глухи.
IX
Под осень Ивана провели через двор к важному начальнику в мундире.
- Ну, пойдешь домой, - сказал тот. - Следовало бы тебя подальше убрать, но я верю в твое благоразумие.
Никому ни слова не говори, что с тобой было. Слышишь?
Иван убито махнул рукой:
- Слышу, чего уж там.
Начальник покраснел и вскочил:
- Ты рукой не маши! Я не шутки шучу! И смотри мне!
У меня уши хорошие, за меня камни слушают, я все услышу, а тогда уж не прогневайся: вместе со всем твоим племенем вышвырну. Иди!
В чулане, набитом пыльными бумагами, под ноги Ивану бросили кошелку с огрызками харчей и изъеденным мышами платком.
- А мешочек с каменьями где?
Солдат засмеялся и шепнул:
- Начальники женам да любовницам растащили. Старый дурак ты: у царицы брильянты, а ты с морскими камешками к ней. Идем...
На крыльце Иван услышал визг:
- Деда!
По ступенькам взбежал зеленый, на себя непохожий, Маркушка, прижался к Ивану и в дрожи повис на нем.
Солдат выпроводил их со двора. Ивана пугало, что Маркушка дрожит, держится за него и не плачет.
- Ничего, ничего, теперь домой, домой...
Маркушка будто ждал этих слов и заторопился:
- Скорее идем, скорее...
На рынке Иван променял кошелку на хлеб и помидоры, свернул на дорогу к горам и, когда город остался сзади, спросил:
- Тебя били?
- Нет, не знаю, - шепнул Маркушка.
- Что с тобой было?
- Ничего не знаю.
- Откуда тебя привели?
- Не знаю...
- Да ты что? Не велели правды говорить? Да?
- Ну да, стращали, грозили: все, говорят, услышим, если скажешь, и опять запрем.
- Во-о, и меня стращали. Бери, ешь...
Маркушка отстранил хлеб и толкнул Ивана в бок:
- Тес, вон идет какой-то.
За ними час за часом шел и насвистывал стражник.
Маркушка косился на него, облизывал шершавые губы, обливался потом, но отдыхать не хотел. Иван свел его с дороги и усадил на камень. Стражник на ходу как бы накололся на них глазами а тенге сел:
- Ну и жара.
- А ты, добрый человек, куда идешь?
- Я-далеко.
- А куда? Ты скажи правду...
- А ты что, поп или бог, что тебе правду надо говорить? Ишь, чего захотел-правды...
Маркушку трясла та самая лихорадка, которая обжигает все кровинки и которую можно только выплакать.
Место, где он даст волю слезам, было еще далеко. Там он наплачется, уснет на теплых руках матери, и вес, казалось ему, кончится. Он не ел, торопился, ночью разбудил Ивана и указал на спящего стражника:
- Идем, тес, пусть чорт спит.
Иван подчинился Маркушке, и стражник догнал их, когда из-за гор показалась мреющая крышами знакомая долина.
Маркушка отделился от Ивана и побежал. Иван с трудом доплелся до сада и в изнеможении вошел в мазанку. Маркушка пронзительно плакал и икающе лепетал о чем-то. Аграфена, бабка и Аииоим гладили его, хотели понять, о чем он лепечет, и набросились на Ивана:
- Чего вы там наделали? Нас обыскивали тут. Перерыли все...
Иван опустился на пол, но гнев подбросил его, усадил на табурет и опять подбросил. Все слушали его, не отрываясь от Маркушки, и цепенели:
- А за что?
Вместо ответа в мазанку вошла мутная тень, и бабка вскрикнула:
- Ой, смотрите!
Стражник лицом приник к окну, пошевелил усами и пошел прочь.
Х
По ночам Маркушка молил кого-то отпустить его, вскакивал, звал Ивана и вертелся по мазанке. Его поили водой и гладили по голове. Он засыпал, а по утрам оглядывал всех, выходил во двор, настороженно глядел за мазанку, за сарай и вновь ложился в постель. При виде еды он тряс головой и морщил желтое лицо.
Ивану опять стали слышаться голоса покойных детей:
пришли будто они с работы, доят корову, убирают двор.
Бабка все путала, нудно молилась и ворчала на Ивана:
- Во-о, дождался, старый пень. Думал, это тебе так пройдет? Нет, бог-это тебе не я. Я терплю, а бог, он БО!!
как, он сразу карает. Жили бы где надо, так нет, - к морю понесло тебя...
Молчание Ивана распаляло ее, она втягивалась в жалобы, в едкие слова, и длилось это до тех пор, пока Маркушка однажды не вскочил на колени и визгливо, заикаясь не закричал на нее:
- Не-не ругай его, баб1 Он не ви-виноват, ему голову про-про-ломили, топтали, взаперти держали. А в деревню мы с ним не-не поедем, не-не хотим. Иди, деда, ко-о-мне, ложись ту-ут.
Иван, заглатывая слезы, прижал его к себе, заснул и услышал: Маркушка перебирает его бороду и шепчет на ухо:
- Деда, сслышь? Сколько дней на море не были мы?
Там камней, не-небось, камней, сслышь?
- Камней? - открыл глаза Иван и, глянув на зарю в окне, внес в мазанку девять мешочков: - Вот тебе каменья, бери все, перебирай, играй...
- Не, не-не надо этих, - отстранил Маркушка МРшочки. - Ты сходи за свежими, по-погляди там, как они.
По-пойди, я ждать буду... По-пойди...
Иван в дрожи спустился к морю, водой промыл полные слез глаза и пошел. Редкие камни будто ждали его, но страх тянул назад: не спроста Маркушка разбудил его и послал к морю. Во двор Иван входил настороженно, удивился стоявшей в мазанке тишине, в оторопи открыл дверь и просиял.
Маркушка ел кашу, бабка, Аграфена и Анисим глазами помогали ему. Отложив ложку, он потянулся к винограду, затем вышел с Иваном на плиту у ворот, оглядел принесенные им камешки и сказал:
- На-надо мне в школу ссходить...
- Сходи, сходи.
Домашние взглядами провожали Маркушку и долго не шевелились.
- Отстала, кажется, хворь...
- Похоже, а заикается. Это его напугали в городе.
Вы не спрашивайте, что с ним было. Сам расскажет когданибудь.
Из школы Маркушка вернулся посвежевшим. Все заметили, что он подрос, стал строже, прислушивался к словам, будто вспоминая что-то, и в минуты волнения сразу не мог заговорить, - заикался и водил в воздухе рукой. Это пугало их, но он с.охотой пошел с Иваном на берег, радовался камешкам, под вечер помогал в саду и не бросал, как раньше, начатой работы на половине.
Иван уверил себя, что в школе Маркушку что-то взбодрило, и спросил его:
- Учитель говорил с тобою?
- Ага, и к себе во-водил, чаем с медом по-поил...
- Ну, расспрашивал?
- Ага, а я чай пи-пил...
Ивану казалось, что Маркушка что-то скрывает от него, и он решил сходить к учителю и пожурить его: вот, мол, чему ты научил нас. Собирался он в школу долго, да так учителя и не увидел.
Однажды Маркушка прибежал из школы в слезах:
- Не-ету уже у-учителя, увезли! Не-невиноватый он:
за нас, говорят, ввзяли его. Жену из школы гонят, а ей не-некуда, и до-добра ее сохранить никто не берется.
С-стражник пу-пугает, чтоб не брали...
- Вот быдло! - вспыхнул Иван и пошел звать жену учителя жить к себе.
Та покачала головой:
- Нельзя мне к вам: подумают, между нами есть что-то.
И так говорят, будто мой муж вашими руками хотел царя и приближенных его переполошить. Ох, угонят его, не в первый раз подозревают.
- Как не в первый раз? - удивился Иван.
Жена учителя покосилась на окна и зашептала о тюрьмах, в каких сидол учитель, о царе, о богачах, о рабочих, о крестьянах. Иван слушал и будто погружался в Теплое море: плисовый мешочек, царь, царица, их испуг, допросы, - все преобразилось.
- Вон, значит, как, ну-ну, - забормотал он. - А раз так, куда мне перед тобой совесть девать, а? Ты только не брезгуй, мы от души, хоть и бедные, и ты к нам как следует должна...
Жена учителя морщила лоб, не понимая, чему улыбается Иван, и в страхе проводила его до двери. Он не заметил спрятавшегося за угол стражника, не заметил взглядов, какими провожали его из домов, и улыбался.
