Она достигла окраины города. Эти места были незнакомы ей. В последние несколько лет жизнь в городе оживилась, стала гораздо лучше, и старые границы были давно преодолены. Однако вновь приехавшие жители уже были наслышаны о Дучесс. Конечно же, городская газета за последние года полтора не раз печатала портрет нашей героини. Каждый грамотный человек без труда узнавал

в ней «ту самую нехорошую женщину». Вот за забором толстая коротышка с курчавящимися чёрными волосами бросила копаться в своём садике и выпрямилась, чтобы Удобнее уставиться на Дучесс выпученными от страха глазами; Дучесс давно привыкла к таким штукам. Бабёнка эта уж такого наслышалась о страшной убийце и потому неотрывно смотрела на ужасную знаменитость, обливаясь от смертельного страха холодным потом. А здесь вот совершенно незнакомая ей крепкий мужчина, едва завидев её на улице, с визгом принялся созывать играющих во дворе детей и загонять их домой, а дети, тоже объятые ужасом, выглядывали из-за отцовских брюк, ожидая, когда же начнётся убийственная стрельба.

Что же это такое — неужели все они считают егё людоедкой, или как?

И при этой мысли она вздрогнула. Пусть лучше её боятся мужчины и дети, но пусть только не презирают. Пусть она лучше останется такой, какой стала в глазах жителей города, чем превратится, скажем, в Барбару Спрингер, которая скрывается через чёрный ход, когда с фронта приближается опасность. Нет, всё здесь предопределено судьбой! Самой судьбой! Она вернулась домой, чтобы вести совершенно мирный образ жизни, как всякая законопослушная гражданка. Но как сохранить покой и блюсти закон в этой смертоносной атмосфере всеобщего подозрения? Если каждая рука мысленно или тайком вздымается над ней с зажатым оружием, то разве не имеет права и она поднять собственную руку ради спасения жизни? В мрачном и непредсказуемом будущем было, однако, какое-то волшебство, неизъяснимо манившее к себе.

Стычки не миновать, и кто знает, может, она произойдёт ещё сегодня, в крайнем случае — завтра. И тогда её опять объявят вне закона. А восстановив против себя закон, она сможет бороться несколько месяцев, может быть, всего лишь несколько дней, скрываясь и прячась, поливаемая дождём и палимая солнцем, одинокий несчастный человек, силы которой поддерживает только безумная страсть дикой борьбы за выживание, одинокий несчастный человек, восставшая против соединённых сил всего общества. И, восстав против всех, преследуемая каждым в отдельности и всеми вместе, она наконец встретит смерть в бою!

Такие вот сильные, мрачные и возбуждающие мысли бродили в её сознании, и в такт им она ускорила шаги и остановилась с поникшей головой. И не подняла она взгляда, пока не услышала совсем близко скрип несмазанных колёс и грубое дребезжание огромной фуры. И подняла она взгляд в самое подходящее время, чтобы заметить появляющихся из-за поворота весело мотающих мордами лошадей, что свидетельствовало о лёгкой поклаже или о полном её отсутствии.

Они тянули громадную пустую повозку, способную, видимо, без особого труда протащить по самой что ни на есть каменистой дороге груз весом тысяч в двадцать фунтов.

Колёса с железными спицами были ростом с человека. В такую фуру можно было запрячь не менее семёрки лошадей, а кучер помещалась на высоко поднятом передке, управляясь с длиннющими вожжами и нахлёстывая лошадок длинным кнутом. Но сейчас возница дико злилась на сивую кобылку ростом не менее пяти футов в холке, которая никак не хотела дружно тянуть вместе с другими лошадьми. Она так и старался рвануть немного в сторону, обогнать своих взнузданных товарищей, а потом остановиться в одиночку на перекрёстке и весело заржать. Но ничего не получалось. Она была впряжена в огромную повозку, которую кучер могла вдобавок затормозить, сбросив на огромное колесо железную штангу тормоза.

Дружная работа смирившихся со своей судьбой лошадок, запряжённых впереди и сбоку сивой, не давала ей выбиться из строя. И сейчас это гордое животное неистово боролось с судьбой, стараясь то оборвать постромки, то вытащить голову из хомута, то просто порвать на мелкие клочки всю сложную упряжь. Шкура её потемнела от пота и покрылась клочьями пены.

Кучер прямо с ума сходила от злости, но никак не могла прекратить шуточки сивой. Она поднялась на передке и замахнулась длинным кнутом. В руках любителя бесполезны и длинная рукоятка, и втрое сплетённые полоски сыромятной кожи, и кнут способен только беспомощно мотаться над головой такого кучера, не доставая до нарушителя конской дисциплины. Однако Триша Саматти не таким была человеком. Говорили, будто Триша может кнутом перешибить пополам слепня на кобыльей ляжке, не коснувшись даже шкуры.

Конечно, это было, скорее всего, лёгкое преувеличение, но она умела обращаться со своим страшным оружием с таким искусством, что только так вспарывала кнутом шкуру своим врагам, почище чем острым ножом.

Вот и сейчас она размахивала кнутом молча, без ругани, в жуткой тишине, сжав челюсти, постреливая своей кожаной молнией и лишь слегка оглаживая ею других, послушных лошадок. Те лишь вздрагивали всей шкурой и дёргали ушами, с тревогой ожидая, что следующий удар точно придётся со всей силой по их бокам, и потому ещё старательней налегали на упряжь. А Дучесс, подняв свою красивую голову, подошла почти вплотную к приближающейся фуре, чтобы лучше рассмотреть строптивую лошадь.

Сначала она бросила на неё лишь беглый взгляд. Действительно, она оказалась права: сивая была совершенно измождена, но продолжала сражаться с неукротимой энергией. Мало того, совершенно очевидно, что через десять минут она падёт, но смерть её только порадует злобную черноволосую иностранку с кнутом в руках.

Собственно, это лошадка была вообще не для упряжи. Без неё остальным лошадкам было бы даже намного легче тянуть груз. Но что за лошадь! Подвижная, словно пантера, и норов у неё не простой, дикий, сразу видно. Ноги у лошади тонкие: не ошибёшься, ноги скаковой лошади, а не ломавичной бедолаги. Голова маленькая, ноздри длинные, чуть ли не от верхней губы до самых глаз. Нет, как ни глянь — племенная лошадь! И как только попала она в эту здоровенную семёрку?

Дучесс подняла руку, и Триша Саматти немедленно натянула вожжи. Взвизгнул тормоз, и телега встала. Все лошади в упряжке стояли смирно, иногда только, вспомнив про бич, подёргивали всей шкурой. Триша, оставив кнут, поспешно слезла со своего высокого трона. В руках у неё, однако, осталась мягкая ремённая плётка.

Высоченная сивая прекратила борьбу и замерла, дрожа от усталости и возбуждения.

Она так и стояла, пока не приблизилась кучер, — и тут её снова обуял бес.

— Похоже, хотите глянуть на эту длинноногую уродку, на эту чертовку проклятую? — спросила Триша Саматти незнакомку, а сивая в это время яростно грызла мундштук, била копытами и резко осаживала назад, пытаясь разорвать упряжь. — Я уже двенадцать лет при лошадях, но такую впервые вижу…

Она закончила фразу такими ругательствами и проклятиями, какие только может припомнить кучер, оказавшаяся в самых неприятных обстоятельствах.

— Похоже, приятельница, — растягивая слова, произнесла Дучесс, — в вашу упряжь сивая не годится. Это где вы её подобрали?

— Не годится в мою упряжь? Да на что она вообще годна? Она же идиотка бешеная! Не знаю, как это я её раньше не выпрягла и не пристрелила, чтобы закончить эту муку. А сосватали мне её в предгорье. Старая Майя у меня лучше всех была в четвёрке. Никто лучше её не тянул в гору. Вдруг у неё припадок, что ли, сердечный случился, или ещё что, да только рыпнулась она пару раз и здохла. Стащила я её под гору и на первом попавшемся ранчо решила подыскать ей замену. А на ранчо этом оказался один-единственный вдовец, и никого более. Так оназ мне показал целый табун каких-то странных коней, все мне по плечо, не выше. Ну, тут я сивую углядела, она одна, в сторонке от всех, травку щипала. Он говорит, жена его покойная четыре года её холила, любимицу свою, и в работу не ставила, только под седло. Вот мне и показалось, что она меня выручит до Хвилер-Сити — в четвёрку коренниц, конечно, а не в выносную тройку, — а там я её продам и подберу что-нибудь более мне подходящее. Ну, выложила я сотню наличными и запрягла. Несколько миль я её не напрягала, ну а потом всё-таки не вытерпела. Вот она и принялась выплясывать, и до сих пор всё ещё понять не хочет, что от неё требуется. Вот и вырастила любимицу! Преступницей она выросла, а не Любимицей! Вот она для чего её холила! Глянь на неё, чужачка! Ну что это за скотина?