Еще недавно я не была готова бежать, но теперь все изменилось. Как только пальцы нащупали наконец дверную ручку, я почувствовала, как его рука скользит по моим волосам и крепко обхватывает меня сзади за шею. Ощущение от прикосновения его холодных пальцев к моей разгоряченной коже заставило меня содрогнуться. А потом в основании черепа взорвалась боль, и я закричала.

Врач, не мигая, смотрел на меня, взгляд его затуманился. Зато я видела буквально все – даже то, чего никак не должна была. Две руки, свободно лежащие на руле, женщина в черном платье, склонившаяся, чтобы поцеловать меня, бейсбольный мяч, летящий прямо мне в лицо, сверкающий, точно бриллиант, бесконечное зеленое поле, рука, которая гладит волосы маленькой девочки… Глаза мои были закрыты, но картинки проносились перед внутренним взором, точно кадры немого кино. Силуэты людей и предметов вспыхивали на сетчатке глаза, кружась вокруг зрачка, точно голодные призраки.

Только не я! – мысленно кричала я. – Это все не мое!

Неужели все эти картинки принадлежат ему? Что это – воспоминания? Мысли?

А потом я увидела больше. Мальчик, над которым навис точно такой же сканер. Мерцание света, дым. Желтый. Я чувствовала, как мои губы складываются в слова, буквально рвущиеся наружу. Я видела маленькую рыжеволосую девочку в комнате, как две капли воды напоминающую эту: она подняла палец, и стол вместе с ноутбуком поднялся на несколько дюймов над землей. Синий, – вновь произнес мужской голос у меня в голове. Мальчик, крепко сжимающий ладонями карандаш. Он напряженно смотрит на него, и карандаш вспыхивает прямо у него в руках. Красный. Карточки с картинками и цифрами перед лицом малыша. Зеленый.

Я изо всех сил сощурила глаза, однако следующая картинка вспыхнула еще ярче: ряды шагающих друг за другом монстров, все в цепях и намордниках. Я словно наблюдала все это со стороны, глядя на детей сквозь залитое дождем окошко, находящееся где-то на крыше. Однако мои глаза не отрываясь смотрели на цепи и оковы. Я увидела достаточно.

Я не одна из них. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Я опустилась на четвереньки, изо всех сил стараясь удержаться от того, чтобы не растянуться прямо здесь, на полу, во весь рост. Рука доктора по-прежнему лежала у меня на шее.

– Я зеленая, – всхлипнула я, и мои слова наполовину потонули в жужжании сканера. Перед глазами вспыхивали яркие точки. Я пристально посмотрела в пустые глаза врача, стараясь заставить его поверить в то, что говорю. – Я зеленая… Пожалуйста, пожалуйста…

Вот только мне никогда не забыть лицо мамы и улыбку того мальчика, который словно увидел во мне что-то знакомое. Я знала, кто я на самом деле.

– Зеленая…

При звуке этого голоса я подняла взгляд. Мы смотрели друг другу в глаза, но взгляд доктора по-прежнему оставался мутным и расфокусированным. Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос, и его голос звучал точно испорченная пластинка.

– Я…

– Зеленая, – сказал он, встряхивая головой. На этот раз у него получилось четче. Я все еще сидела на полу, когда врач подошел к сканеру, выключил его и сел обратно за стол. От шока я даже забыла про слезы. А потом доктор взял мою униформу, нарисовал огромный зеленый крест и протянул ее мне. В этот момент я поняла, что можно выдохнуть.

Все будет хорошо, – твердила я себе, шагая по коридору к лестнице. Внизу меня ждали такие же девочки и солдаты. Лишь ночью я наконец осознала, что сегодня мне выпал уникальный шанс на побег – и я его упустила.

Саманта – Сэм – и я попали в бокс № 27, так же как и большинство девочек, маркированных зеленым. Всего нас было четырнадцать, однако на следующий день количество увеличилось до двадцати. К концу следующей недели нас было уже тридцать, и СПП начали заполнять следующее строение в бесконечной череде унылых сырых лачуг.

Койки были помечены в алфавитном порядке, так что постель Сэм оказалась прямо над моей. Маленький подарок судьбы. Остальные девочки не стоили даже ее мизинца. Первую ночь они провели, тихонько всхлипывая в своих кроватях. У меня не было времени на слезы. Только вопросы.

– Что они собираются с нами делать? – прошептала я Саманте. Наши койки стояли в дальнем левом углу бокса. Стены этой конструкции уже дышали на ладан. Сквозь щели внутрь проникал ледяной ветер, а у входа и вовсе плавали в воздухе снежинки.

– Понятия не имею, – тихо ответила она. Одна из девочек в нескольких койках от нас наконец провалилась в сон. Из-за ее храпа нашего разговора практически не было слышно. После того как солдаты привели нас сюда, мы сразу же получили несколько предупреждений: нельзя разговаривать после выключения света, нельзя выходить из бокса, нельзя использовать свои необычные способности, не важно – произошло это случайно или специально. В тот раз они впервые назвали вещи своими именами: «необычные способности» вместо более корректного слова «симптомы».

– Думаю, будут держать нас здесь, пока не придумают, как это можно вылечить, – заявила Сэм. – Так, по крайней мере, сказал мой папа, когда за мной явились солдаты. А что говорили твои родители?

С момента выхода из кабинета меня трясло, как в ознобе, и каждый раз, когда я закрывала глаза, передо мной возникал пустой взгляд ученого. Мысль о родителях лишь усугубила это состояние.

Не знаю, почему я солгала. Наверное, так было проще, а может, в глубине души я осознавала, что настоящая правда именно в этом.

– Мои родители умерли.

Сэм глубоко втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Как бы я хотела, чтобы мои тоже умерли.

– Ты не должна так говорить!

– Это ведь они отправили меня сюда, понимаешь? – неожиданно громко ответила Сэм. – Просто решили от меня избавиться.

– Не думаю… – начала я, хотя сама не верила в то, что говорю. Разве мои родители не попытались избавиться от меня точно так же?

– Как бы то ни было, все к лучшему, – отмахнулась она, хотя ничего хорошего в этом уж точно быть не могло. – Мы останемся здесь и будем держаться друг за друга, а когда выберемся, сможем пойти куда захотим, и никто не сможет нас остановить.

Моя мама как-то говорила, что иногда, для того чтобы слова показались правдой, их надо сказать как можно громче. Я никогда в это особенно не верила, но жар, звучащий в каждой фразе Сэм, заставил меня пересмотреть точку зрения. Внезапно мне показалось, что это возможно. Пускай я никогда не вернусь домой, но если мы будем держаться вместе, все еще может быть хорошо. Я согласна была идти за Сэм, оставаться в ее тени, вне взглядов СПП, не привлекая к себе внимания.

Это работало целых пять лет.

Пять лет кажутся вечностью, когда один день плавно перетекает в другой, а весь твой мир ограничен забором с колючей проволокой и состоит из ряда ветхих строений длиной в две мили да грязи под ногами. Я никогда не была счастлива в Термонде, однако моя жизнь была сносной. Просто потому, что здесь рядом со мной была Сэм. Это она округляла глаза, когда Ванесса, одна из наших соседок по боксу, попыталась отрезать ей волосы садовыми ножницами, дабы придать ее прическе более «стильный» вид.

– Ради кого? – пробормотала тогда Сэм. – Чисто для собственного отражения в зеркале?

Это она строила рожи в спину СПП, которые одергивали ее за очередные «разговорчики», это она твердо, но не грубо осаживала размечтавшихся девчонок, спуская их на землю. Это она была рядом, когда солдаты распускали нас по боксам.

Сэм и я – мы были реалистками. Мы знали, что не выберемся наружу. Мечты вели к разочарованию, а разочарование – к депрессии, из которой было не так-то легко выбраться. Лучше уж прозябать в серости, чем позволить тьме поглотить себя целиком.

Спустя два года в Термонде начала работать фабрика. Так называемых «опасных» заключенных они заставляли работать по ночам, однако на этом «усовершенствования» не прекратились. Потом власти лагеря решили, что мы должны жить на самообеспечении. С этого момента мы начали сами готовить себе еду, мыть ванные комнаты, шить униформу и даже одежду для начальства.