– Жизненная Сила умирает!!!

Праликс все еще надрывался. Сначала Мула искренне за него волновалась, но теперь уже просто мечтала, чтобы он наконец заткнулся. Раньше он отрубался после пары воплей, но сегодня его было не остановить.

– Что это вообще все означает? – взмолилась она.

– Означает? Да ничего оно не означает!

Балатон метался по дому, как перепуганная старая птица, зажимая уши руками.

– Почему это вообще должно что-то значить? – он отнял было ладони от ушей, пожал плечами и вернул на место. – Просто так устроена жизнь, и она может быть очень хорошей, если научиться принимать, что тебе дано. Вы можете получить все, что захотите, вы же сами это знаете!

– Кроме ответов, – ввернул Кимус, и Мула благодарно ему за это улыбнулась.

– Ответы, ответы! – презрительно усмехнулся старик. – В ответы можно одеться? Или набить ими живот? Помню, когда я был еще мальчишкой… если бы я твердил: «Почему?» – всякий раз, как отец ставил передо мной тарелку еды, разговор бы у нас вышел очень короткий. «Потому что иначе ты останешься голодным, парень», – сказал бы он и выдал бы мне затрещину в комплект, чтоб не задавал лишних вопросов. И поделом!

Балатон завершил тираду довольным кивком. Вот такой он был, но, пожалуй, Мула его все равно любила, несмотря на эти его странные суетливые ужимки. Старик всегда беспокоился, всегда волновался, но никогда не заботился ни о чем по-настоящему. Его пугали беспорядки, пугали перемены, зато он практически намеренно игнорировал все, что с миром было не так. Все эти старики – они просто не желают об этом говорить и всё.

Мула обожала Кимуса уже за одно то, что он ничего такого не делал. Ему было не все равно, что с их планетой что-то глобально не так. И многие молодые люди думали то же.

– Я, между прочим, помню, как все было до Капитана, – это Балатон снова завел шарманку. – Мой собственный дед, он мне говорил: «Ты вот думаешь, что при Капитане живется плохо – так попробовал бы пожить, когда правила королева Ксанксия!» Вы думаете, это сейчас свободы не осталось? Вот тогда-то все было по-другому. Вы, молодые, совсем не умеете ценить то, что у вас есть. Вот в чем ваша проблема: вечно хотите чего-то – только потому, что его у вас нет. На что они годны, ваши ответы? Да ни на что – одно расстройство. Валяйте, губите свою жизнь за ответы!

Он прошагал в столовую и принялся греметь золотыми тарелками о стол литого серебра.

– Ответы? Ха! В жизни не слыхал такого глупого вздора!

Тарелка грохала за тарелкой, после чего он, судя по звукам, яростно напал на ящик для столовых приборов.

– Одно к другому отношения не имеет! – запротестовал было Кимус, но Балатон швырнул в него пригоршню вилок, и молодой человек принялся послушно их собирать.

– Неужто вы не видите, старый вы человек? Слепой вы, что ли? Глухой? Или просто тупой?

Балатон ничего не сказал. Все его внимание поглотила инспекция недостаточно отполированной ложки.

– Нет, вы просто одурели от страха, а чего боитесь – не знаете. Это, что ли, хорошая жизнь?

Кимус помахал старику вилкой; тот его проигнорировал.

– Слушайте, если мы с каждым поколением становимся все богаче, значит, кто-то где-то почему-то становится все беднее.

Мула уже слышала раньше эту теорию в его исполнении и даже почти ее поняла. Но сочла слишком политически резкой. Ведь наверняка же можно стать богаче – не до такой, возможно, степени, которой они наслаждались сейчас, но хотя бы немножко – и так, чтобы никто при этом не пострадал?

Тут она заметила вмятину на золотой рукоятке алмазного ножа и со вздохом отправила его в мусорную корзину.

Балатон в ответ на излияния Кимуса только презрительно фыркнул.

– Вздор!

– Да ну? А меня вот волнуют три вещи: кто при этом становится беднее? Почему? И стоит ли оно того?

– Меня уже тошнит от всех этих бриллиантов, золота и всего прочего! – вставила Мула. – Какой в них смысл?

– Смысл? Смысл?! – Балатон принялся колотить об стол тарелкой. – Это богатство! Богатство в самой своей чистой, самой абсолютной форме!

Нет, молодежь этого просто не понимает. Они не помнят, как мало у них когда-то было… И как много забрала Ксанксия… И как много Капитан им вернул.

– Богатство символизирует успех нашего народа!

– Успех в чем? – поинтересовалась Мула.

– Успех… успех в… – Балатон на мгновение снова забеспокоился, но тут же просветлел челом. – Успех в том, чтобы быть богатыми!

– Успех в том, чтобы быть богатыми? – Кимус пренебрежительно усмехнулся. – А как же Праликс? Как же твой внук? Что с ним делает весь этот успех? Всякий раз, как у нас наступает новый Золотой Век Процветания, с ним случается припадок с воплями, и он почти отдает концы. Сразу видно процветание! И золото!

Балатон на это ничего не ответил. Он прошествовал к супнице и принялся цедить жидкий суп в инкрустированные рубинами миски. Еще он поискал хлеба, но хлеба сегодня не было.

Мула села и свирепо воззрилась на суп. Он был плох, как всегда. Рука ее машинально потянулась к солонке, но та пустовала уже не первую неделю.

– Ключ ко всему – в Праликсе. Он должен что-то знать. Просто обязан.

– Неужели? – Старик вскочил, ринулся к двери в комнату внука и рывком распахнул ее.

– Жизненная сила умирает! Жизненная сила умирает!!

– И что, это действительно стоит знать? – осведомился он, тихонько закрывая дверь.

– Да! – хором ответили Мула и Кимус.

И улыбнулись друг другу.

В нескольких улицах от них Доктор все еще искал планету Калуфракс.

– Прошу прощения…

Он уже прошел следующую стадию – барабанить в двери, орать в щели для писем – и теперь обращался к зловеще пустой улице в целом.

– Ау! Тут кто-нибудь видел место под названием Калуфракс? Это вроде как планета. Она… ох, примерно четырнадцать тысяч миль в поперечнике, вы бы такое не пропустили. Слегка сплющенный вдоль оси вращения сфероид, холодный, весь покрыт льдом… Конечно, кроме экватора – там, скорее, тундра…

Он закончил тираду и приложил ладонь воронкой к уху, дожидаясь ответа.

Ответа не поступило.

– Что, совсем ничего знакомого? – воззвал он; его обычная жизнерадостность готовилась дать сбой. – Немного похоже на Мейдстон. Ась? Нет? Ну, ладно, я просто спросил.

Он повернулся к Романе и несколько истерически всплеснул руками.

– Нет, они его не видели.

Романа оглядела улицу. Та была ужасно, просто ужасно тиха. Того типа тишиной, которая ясно говорит: жители-то все дома, но изо всех сил тебя игнорируют. Она поежилась.

– Никого нет, – сказала она. – Наверное, все ушли развлекаться.

– Может быть, может быть. – Доктора эта версия, судя по всему, не убедила.

В дальнем конце улицы распахнулось окно; некий мужчина чуть не вывалился из него и встал на подоконнике, неуверенно качаясь взад и вперед.

– Жизненная сила умерла! – завопил он, набрав воздуху в грудь. – Жизненная сила умерла! Мы все убийцы! Убийцы!

Он окатил Доктора и Роману полным ярости взглядом.

– Убийцы!

Он покачнулся – возможно, собирался спрыгнуть. А возможно, кинуться на них в приступе гнева. Впрочем, в следующее мгновение его решительно втащили обратно в комнату, и ставни поспешно захлопнулись.

Романа посмотрела на Доктора.

– Ну, по крайней мере, кто-то дома, – заметил тот и бросился туда.

А глубоко-глубоко под землей странная печальная компания внезапно замолчала. Хотя на самом деле они прекратили рыдать и вопить просто потому, что выбились из сил. Теперь они лежали вповалку на камнях и друг на друге – там, где только что стояли.

Над ними парила фигура Праликса, которого как раз утрамбовывали обратно в кровать. Кадр перескочил на его измученное лицо, потом растаял: облако пыли, мерцая, осело на пол.

Главная Плакальщица кое-как придала себе вертикальное положение; от ее голоса осталось только хриплое карканье.