– Вахта зла завершена, и ныне… – она вздохнула… она очень глубоко вздохнула, – человек по имени Праликс должен быть призван. Кости говорят мне, что скоро настанет Время Знания.

– Время Знания, – дружно всхлипнула аудитория.

– И сразу за ним последует Время Возмездия.

– Время Возмездия.

– Возмездия за беззакония Занака!

– За беззакония Занака! – послушно повторила изможденная толпа.

Люди устало поднялись с земли. Нет им ни сна, ни покоя. Они – Плакальщики, и горе их не ведает краев.

Балатон закончил закрывать ставни и плотно затворил дверь в комнату. Он подошел к кровати, на которой был простерт Праликс, и осторожно присел на краешек. Убедившись, что он наконец один, Балатон «отпустил» лицо и обмяк спиной.

Он бездумно потеребил драгоценности, которыми был расшит его вытертый до ниток пиджак, оторвал одну и швырнул в угол. Потом повернулся к внуку и положил руку ему на лоб. Когда он заговорил, голос его был полон нежности – и невыразимой печали.

– Спи, спи, сын моего мертвого сына. Пусть эти злые видения покинут твой разум – это всего лишь сны. Спи, мой Праликс – ты в безопасности. Никто не причинит тебе вреда, если ты будешь просто спать.

Они просто появились на улицах. Никто не видел, откуда они взялись, – наверное, потому, что все вдруг принялись целенаправленно смотреть в совсем другую сторону. Плакальщики всегда так действовали на людей: куда бы они ни шли, по миру словно круги расходились.

Когда все только начиналось, Плакальщики вызывающе хотели, чтобы их заметили. Они хотели оказаться в центре внимания – чтобы все увидели их потрепанные плащи, с которых оборвали все драгоценности, их истощенные лица, ввалившиеся глаза. Плакальщики стремились поставить миру на вид, что они – его совесть.

Сначала люди действительно смотрели на них – с ужасом, недоумением и стыдом. Некоторые даже покидали толпу и вливались в их безмолвные ряды. Вряд ли кто-то сумел бы сказать, когда точно от них стали отводить взгляд. До того, как гвардия начала в них стрелять, или после? Одно было несомненно: никто больше не смотрел им в глаза, а гвардейцы убивали на месте.

Глашатаи кричали на всех углах, что Плакальщики распространяют ужасную болезнь. Да, в некотором роде, вина была болезнью, и поначалу Плакальщики принимали расправу стоически, словно именно этого они и заслуживали.

Однако со временем все изменилось. Теперь люди, скорее, просто не замечали Плакальщиков, словно те специально сделали так, чтобы никакая мысль до них не доставала. Возможно, им наскучило, что в них постоянно стреляют… или они просто решили, что это слишком простой выход.

Как бы там ни было, они теперь могли проникать в города тихо и незаметно. Вот и сейчас, скользя мимо собравшихся на площадях толп, они медленно, скорбно, неотвратимо стекались к Праликсу.

Балатон много чего в жизни попробовал и решил, что счастливее всего он, когда спит.

Он не смог спасти своего сына. И жену его тоже спасти не смог – она умерла от горя. Сейчас он сомневался, что сумеет спасти Праликса. Но, возможно, у Мулы еще был шанс. Если бы только она поняла…

– Мула… – он в мольбе сжал ее руки, – мы должны защитить Праликса от Плакальщиков. Помнишь, что они сделали с твоим бедным отцом?

Мулы выдернула ладонь и уставилась на него. Так вот о чем он всю дорогу думал!

– Папу застрелили гвардейцы Капитана, – яростно прошипела она.

– Только чтобы защитить от Плакальщиков! – закричал Балатон.

Он хорошо помнил эту сцену. Он твердо намеревался смотреть, когда гвардия открыла огонь, но в тот самый момент глаза его сами собой крепко зажмурились и больше не захотели открываться. Это ужасно – ждать такого от чьих-то глаз… чтобы они открылись и увидели мертвое тело сына. Куда лучше так и держать их дальше закрытыми. Но так уж устроен этот мир.

– По крайней мере, сын умер чисто. Это был акт милосердия. Наш Капитан полон сострадания.

– Спасибо тебе, о, наш милостивый Капитан, за то, что отца Мулы так сострадательно застрелили посреди улицы, будто бродячего пса, – Кимус отвесил гадкий издевательский поклончик, и Балатон про себя пожелал, чтобы ему на голову приземлился весь Золотой Век Процветания. – О, Капитан! Твое милосердие слишком велико, чтобы мои бедные мозги могли его понять. Где тут у вас преклоняют колени?

Громкие слова – все это, конечно, очень хорошо, но Балатон-то знал, чем оно закончится: куча народу поляжет, а Кимусу странным образом и дела нет. Люди вроде него просто не в силах понять одной вещи: мир невозможно изменить. Лучшее, на что можно надеяться, – это тихонько лавировать меж часов опасного дневного бодрствования.

– Кимус, – тяжко вздохнул Балатон, – я дал им убить моего сына. И дам убить еще и внука, если это спасет его от этих зомби.

Он потрепал спящего Праликса по плечу.

– От Плакальщиков? – Кимус был презрителен как всегда. – Никакие они не зомби.

Мула им восхищалась. У него был такой удивительный голос и быстрый ум, и вдобавок друзья, разделявшие все эти его циничные мнения, хохотали и восторженно стучали по столу, что бы он ни сказал. Но иногда он нес совершенно ужасную чушь. Как будто Плакальщики были еще одной группой протеста – вроде Непроцветателей или Старовековников: кучкой отчаявшихся, о которой можно спорить, которую можно поддерживать, обещать, что ты готов немедленно к ним присоединиться… если бы у них еще не было одного-двух пунктиков, с которыми ты, ну, никак не можешь согласиться. Группы протеста – это очень хорошо, пока их не скосит шквал ружейного огня, и само их имя не канет навеки в забвение. Нет, Плакальщики были другие. Они были гораздо старше. Они существовали очень долго – так долго, что уже почти превратились в миф. «Спи крепко, а не то Плакальщики придут за тобой», – шептали матери на ушко детям, гарантируя им кошмары. Все знали, что Плакальщики есть, некоторые божились, что они вот тут, рядом, за углом, что всю дорогу домой за ними скользила по мостовой лишняя тень, что ветер что-то странно шептал – но никто их никогда не видел.

– Я их видела, – вызывающе сказала Мула. – Один раз.

Кимус так и уставился на нее. Хотя одно то, как Балатон принялся трясти головой и бормотать: «Нет… нет… нет», – убедило его, что Мула не врет.

– Плакальщиков? И что же ты видела?

– Я… я просто поняла, что они злые. Что они ненавидят нас. Всех нас.

– Довольно! – Балатон повелительно простер руку.

То, что в ней была зажата подушка, величию не слишком способствовало.

– Кто они такие, дедушка? – вопросы хлынули из Мулы потоком. – Почему никто не знает, кто они? Они вообще люди? Зачем они нужны? Почему они так нас ненавидят? Чего они хотят?

– Опять вопросы! – Балатон скорбно понурил голову. – Хочешь знать, что им нужно?

Он дрожащей рукой указал на Праликса.

Плакальщики шли сквозь толпу. Праздник продолжал бушевать – их никто не замечал. Правда, кругом как-то сам собой расползался холодок, улыбки вяли, веселье гасло. Люди умолкали, глядели пустым взглядом на драгоценности у себя в руках и никак не могли взять в толк, почему им вдруг сделалось так грустно.

– Они заберут Праликса, – гнев и апломб разом оставили Балатона. – Как забрали Брандмара, как забрали Тралакиса и как хотели забрать твоего отца.

– Но они… съедят его – так сказал Капитан?

– Они его заберут, – с вызовом повторил Балатон.

– Мы можем его спрятать, – объявила Мула. – Мы спасем его и от Капитана, и от Плакальщиков.

– И как же?

– Я что-нибудь придумаю, – Мула шагнула к кровати. – Да, мы его спрячем.

– Спрячем? – Кимус решил, что пора снова заявить о себе.

Своевременно встать в позу – обычно это ему отлично удавалось. Проблема была в том, что вот именно сейчас Мула стащила Праликса с кровати и поволокла куда-то по полу, и помощь с тягловой силой была ей куда нужнее вдохновляющих речей. Поведение Кимуса даже немного ее расстроило.