Одного Скобелева всё единогласно восхваляют. Многие убеждены, что если б его своевременно поддержали на левом фланге, то сражение решилось бы в нашу пользу: утверждают, будто бы турки уже приготовились к отступлению и даже начали вытягивать свои обозы на Софийскую дорогу...»

«Вторая Плевна», равно как и «первая», показала несоответствие духа нижних чинов, шедших на смерть во время штурмов, с готовностью высшего командного состава руководить бойцами. Это было то, о чём старались вслух не говорить ни в императорской Главной квартире, ни в армейской Ставке, ни в ближнем окружении Николая Николаевича-Старшего. Хотя такой «пробел» не видеться просто не мог.

И всё же военачальники, которые и людей посылали на гибель, и сами шли в первых рядах среди своих солдат, оставили немало строк, в которых старались осмыслить несоответствие двух начал в любой войне: готовность побеждать у солдат и у их старших начальников. Так, полковник Бискупский, участник штурма Плевны 18 июля, писал:

«Мы думаем, что высокие качества русского солдата и русского офицера, выручавшего иногда их начальников, примет в соображение и настоящий Мольтке и будущий военный талант в любой европейской армии. А нам, начальникам этого солдата, нам надо преклоняться перед его великими качествами и приготовить себя, дабы извлекать из них пользу, а не тратить жизнь солдата без всякой пользы».

Вторая плевенская неудача имела самый широкий резонанс в глазах россиян. Они действительно ждали новой победы, посчитав первую неудачу ошибкой случайной и вовсе не роковой. Ни Александр II, ни главнокомандующий действующей армии не могли «пропустить мимо своих ушей» мнение верноподданных соотечественников. Вскоре после «второй Плевны» у Николая Николаевича-Старшего состоялся такой разговор с военным министром Милютиным:

   — Дмитрий Алексеевич, я сегодня читал последние столичные и московские газеты. В них много непонимания нашей неудачи. Генерала Криденера обвиняют бог знает в чём.

   — Если бы только одного барона газетчики словом гладили, ваше высочество. Между строк можно прочитать и другие имена. Моё, к примеру.

   — А вас-то за что репортёрам вспоминать неласковым словом?

   — Есть, видимо, за что, ваше высочество.

   — Но ведь то пишут люди сугубо гражданские. Порой такое в газетах высказывают, что диву даёшься.

   — Да молено не читать, а послушать наших гражданских лиц, которых и в Главной императорской квартире, да и в вашем штабе сегодня хоть отбавляй. Что говорят эти штатские, то говорят и в России.

   — Хорошо, но если эти кипы газет не читать, тогда кого из прикомандированных к армии штатских можно, на ваш взгляд, послушать, чтобы знать, что говорят в Отечестве?

   — Пожалуй, лучше всего о плевенских делах рассуждает наш врач Боткин, да и он поближе к штабу армии будет.

   — Это тот Боткин, что у князя Милана командовал санитарным отрядом?

   — Да, ваше высочество. Боткин в Дунайскую армию со своими сёстрами милосердия перебрался из Сербии. Образованнейший человек и как врач очень талантлив.

   — Он может судить о наших неудачах под Плевной?

   — Боткин видит их со своих высот. И к тому же его имя не сходит с первых страниц российских газет...

Великий князь найдёт повод и время лично познакомиться с врачом, чьё имя в Сербии произносилось только с благодарностью. Боткин действительно помог Николаю Романову прочувствовать то, как остро в Отечестве относятся к неудачам русской армии за Дунаем. Сам Боткин об июньских делах высказывался в письмах из Болгарии так:

«Будем надеяться на русского человека, на его мощь, на его звезду в будущем. Может быть, он со своей несокрушимой силой сумеет выбраться из беды, несмотря на стратегов, интендантов и тому подобное. Ведь надо ближе посмотреть на русского солдата, чтобы со злобой относиться к тем, которые не умеют руководить им. Ты видишь в нём силу, и смысл, и покорность. Всякая неудача должна позором ложиться на тех, которые не сумели пользоваться этой силой...»

«Вопрос: кто же виноват во всех неудачах?.. Недостаток культуры, по-моему, лежит в основе всего развернувшегося перед нашими глазами...

Надо трудиться, надо учиться, надо иметь больше знаний, и тогда не придётся получать уроков ни от Османов, ни от Сулейманов...»

Император и великий князь не зря в разговоре с глазу на глаз похвалили добрым словом Рущукский отряд цесаревича Александра. Здесь неприятель имел до 70 тысяч регулярных войск, которые опирались на известный крепостной четырёхугольник: Рущук, Шумла, Варна и Силистрия. Опасность для русских состояла в том, что примерно половина этих турецких войск могла свободно действовать в поле, вне крепостей. Николай Николаевич-Старший не зря предупреждал своего племянника:

   — Смотри, Александр, чтобы турки из-под тебя не ударили Дунайской армии во фланг.

   — Не допущу, ваше высочество.

   — Спустишь глаз с Рущука и Силистрии — их гарнизоны тут же сделают диверсию на румынский берег. Пойдут в набег через Дунай. Опыт есть на то богатый.

   — Какой? В истории турецкой армии такой не значится.

   — Турки могут взять наш опыт.

   — Вы, ваше высочество, вспоминаете про екатерининские турецкие войны?

   — Конечно. Ведь ходили же столько раз за Дунай с бессарабского берега и Фабрициан, и великий Суворов, и Голенищев-Кутузов, и князь Репнин. И все с отменной удачей. Османы об их задунайских делах должны помнить.

   — Для того чтобы мне сражаться против четырёх крепостей, отрядных 12-го и 13-го корпусов маловато.

   — Знаю. Я уже докладывал о том государю, и он согласился на подчинение тебе Нижнедунайского отряда генерала Циммермана, то есть его 14-го корпуса.

   — А как быть с оперативным подчинением штабу Рущукского отряда сил генерала Верёвкина и Журжево-Ольтеницкого отряда генерала Аллера?

   — Они тоже решением государя переходят в твоё подчинение. Но только оперативное, поскольку у них есть свои задачи.

   — Но это ещё не всё. Четырёхугольника крепостей касается Осман-Базарский отряд, то есть 11-й армейский корпус. Как быть с ним?

   — В твоих руках как наследника престола и так едва ли не половина Дунайской армии. Но я обещаю: как наладится осада Плевны, переподчинить тебе и Осман-Базарский отряд...

Цесаревич Александр Александрович начало июля отметил активными действиями, «смутившими» османов. Его отряд вышел на дальние подступы к сильной крепости Рущук и стал готовиться к её «правильной» осаде. Турки пока за крепостные стены большими силами не выходили, ограничиваясь вылазками для грабежа болгарских селений. То есть инициатива в войне на северо-восточном уголке Болгарии оказалась в руках русских.

Но блокада, осада или штурм любой из четырёх крепостей требовали значительных сил. Стороны это понимали достаточно ясно. Поэтому гарнизоны Шумлы, Силистрии, Рущука и тем более приморской Варны могли быть спокойны за своё «сидение» в ближайшие недели. Местные паши султанских повелений о выходе в чистое поле пока не имели.

Вскоре наследник был приглашён в императорскую Главную квартиру для получения новых задач. К тому же государь хотел лишний раз на войне повидаться с сыном. В разговоре участвовал и главнокомандующий. Речь шла о новых задачах Рущукского отряда:

   — Александр, ты уже оповещён о нашей второй неудаче под Плевной?

   — Да, ваше величество.

   — Наши потери составили семь тысяч человек. Продвижение Передового отряда генерала Гурко упёрлось в Шипкинский перевал. Из России идут подкрепления. Мною вызван гренадерский корпус, а из столицы — гвардия. Князь Карл Румынский всё ещё на левом берегу Дуная. Но пока они не прибыли, нам придётся активность в наступлениях заметно снизить.

   — Это касается и моего Рущукского отряда?

   — Да, Александр. Мы с великим князем пришли к выводу, что ему надо встать в оборонительное положение в крепостном четырёхугольнике. Займи там прочную оборону.