– Она тебе кто – мама? Запомни: она нам не нужна! Это чужая тетка!

– Тетя Зоя хорошая, – еле слышно возразил Алешка.

Через несколько минут зазвонил телефон. Теряя на бегу тапки, Марина бросилась к телефону: отец, конечно, отец! – но после первых же слов, сказанных осторожным мужским голосом, почувствовала, как качаются и уходят из-под ног половицы…

Сколько она сидела в оцепенении – минуту, полчаса, час? Напротив мельтешило побледневшее от страха лицо Алешки, и, собравшись, Марина протянула руки, привлекая к себе братишку:

– Папка… умер.

Алешка прильнул всем тельцем, закричал, забился под руками… Только тут Марина поняла: они одни. Совсем одни. Хотелось забраться с Алешкой в шкаф и сидеть там долго-долго, забыв обо всем, пока их кто-нибудь не найдет. Если найдет…

Марина встряхнулась. О чем это она? Надо очнуться. Не давать воли слезам, действовать, действовать… Привезти отца, организовать похороны…

…Как? К кому идти за помощью? Рядом ни одного родного человека. Все придется делать самой.

– Хочу к тете Зое, – всхлипнул братишка.

Кажется, чужая тетка живет где-то на окраине города…

– Мы у нее были часто. С папой, – Алешка тихо заплакал. – Я помню дом.

…Она тяжело опустилась на стул – утомилась. Сердце отчего-то болело с утра. Не довелось увидеться сегодня с Алешенькой. Марина ее прогнала. Для этой большой девочки она – чужая.

Зоя Александровна устало покачала головой, нисколько не осуждая Марину, слишком хорошо помнившую покойную мать. В голове снова и снова крутился сон, мучивший всю ночь: зимний вечер, туман, и она, одинокая, стоит под фонарем, понимая, что земля умерла, что дальше кружка, отмеченного неверным желтоватым светом, простирается мерзлая, страшная пустыня.

На дороге взвизгнули тормоза. Кто это к ней? Такси привезло кого-то. Зоя Александровна подошла к распахнутой двери, и сердце в ней закричало, переворачиваясь, взмывая вверх, колотясь в горле раненой птицей-вещуньей…

Они шли по тропинке съежившиеся, испуганные – маленький мальчик и большая девочка.

– Андрей? – сдавленным голосом назвала чужая тетка папино имя. Марина кивнула без слов и увидела, как отливает краска от лица женщины. Она не заплакала, просто казалось, что горе разом придавило ее и состарило.

Дни бежали будто захлестнутые полупрозрачным дымным маревом: горькие хлопоты, обитый красным плюшем гроб; люди, речи, последнее прощание; горстка риса с изюмом – кутья, пригубленное за помин красное вино. Марина никак не могла заставить себя уснуть, потом не могла и не хотела просыпаться, умывать лицо, есть, разговаривать – жить, жить, и лишь изредка виновато чувствовала мимолетную радость – они не одни. На теплом плече тети Зои можно было вдоволь поплакать, слыша произнесенное ласковым шепотом:

– Большая девочка.

Зоя Александровна осталась с Алешкой. Марина удивлялась тому, как чутко чужая тетка откликается сквозь расстояния на ее неприятности.

– С тобой все хорошо? – спрашивала она.

– Хорошо, – каждый раз отвечала Марина в телефонную трубку.

– Может, мне приехать? Дня на два, а?

Потом выяснялось, что тетя Зоя уже взяла билеты туда и обратно, договорившись с соседкой о присмотре за Алешкой. Приезжала с неизменными пирожками, солеными огурчиками; разговаривала с кем-то в деканате и словно руками разводила все Маринкины беды, на поверку оказывавшиеся глупыми и ничтожными.

Марине становилось стыдно.

– Не надо было, тетя Зоя. Я бы сама…

– Большая девочка, – улыбалась Зоя Александровна. – Конечно, сама! Я же просто повидать тебя приезжала. Хотела немножко рядом с тобой побыть.

Тетя Зоя была рядом на Марининой свадьбе. Она вместе с Марининым мужем Витькой маялась под окнами роддома, когда Марина рожала дочку. Она взяла отпуск на работе, чтобы помочь молодой мамочке. Робко просила:

– Давай-ка я попробую, – если беспокойная малышка долго не засыпала в очередную бессонную ночь, и благодарная Марина сваливалась без сил. А когда пробуждалась, по квартире плыл чудный запах пирожков, мягких и одновременно хрустящих. Опущенные ресницы щекотал солнечный зайчик, и казалось, что вернулось детство: воскресенье, в школу идти не надо, можно спать долго-долго… Мама жарит пирожки… Какое счастье!

Марина снова проваливалась в сон, улавливая краешком ускользающего сознания легкий шепот:

– Ты спи, спи, я Оленьку смесями покормила…

Подросла дочка. Уже и у Алешки была своя семья. Постаревшая тетя Зоя жила с Мариной и каждый день ходила к Алексею присматривать за детьми. Все не могли в садик устроить.

Тревожась за нее, Марина звонила брату:

– Совесть у тебя есть? Ты почему мамушку допоздна задерживаешь?

«Мамушкой» они называли Зою Александровну только по телефону. Мама – это было свято, а тетя Зоя – мамушка.

– Я, что ли? Дети не пускают. Сидим, чай пьем.

– Темно ведь, скользко! Люди всякие!

– Всякие, – соглашался брат, смеясь. – Но ты же ее встретишь?

– Конечно, встречу! – возмущалась сестра.

– Ну вот, – приглушенно говорил Алексей, – а я мамушку в автобус посажу.

«Трубку прикрыл, – понимала Марина, – чтобы за столом не услышали».

– Ладно, – буркала сердито.

– Не волнуйся. И не ревнуй, – снова смеялся Алеша…

Собираясь на остановку, Марина вдруг застыла в прихожей. Вспомнила, как кричала на братишку, стоя на этом же самом месте: «Она тебе кто – мама? Запомни: она нам не нужна! Это чужая тетка!»

…Тогда, почти сразу, Марина узнала о смерти отца. Что бы они потом делали все эти годы без «чужой тетки»? Как бы выжили?

Несколько человек спустились с подножки автобуса и исчезли за углом в черно-сизом вечернем тумане. Мелькнула и пропала серая пуховая шаль. Куда старушка завернула? Ведь только что вроде бы вышла! Марина оглянулась: на остановке никого. Никого в желтоватом кругу фонаря…

Ах вон она где – за остановкой! Потерянно озираясь, Зоя Александровна терла платочком очки.

– Я здесь, – Марина поймала ее за руку.

Тетя Зоя, вздрогнув, ткнулась в Маринино плечо и тихонько то ли засмеялась, то ли заплакала:

– А я испужалась. Вдруг, думаю, вас с Алешенькой у меня никогда не было и я на свете совсем одна.

– Что ты! – сказала Марина нежно. – Ты как будто во сне, мамушка! Я же с тобой!

Она даже не заметила, что раскрыла «кодовое», телефонное в течение последних лет тети Зоино имя.

…То ли солнечный луч упал на гладкую Лидину головку с аккуратным пробором, вспыхнувшую золотом, как бок хохломской посудины, то ли звезды так сложились, а может, оттого, что Фаина Ивановна пересадила второгодника Алешку за другую парту ближе к Лидке, но он вдруг глянул и остолбенел. И как раньше не видел, какая она красивая? Лицо маленькое, с острым подбородком, будто у подсолнечного семечка, и все остальное мелкое, аккуратное, гладкое. Брови и ресницы светлые, на молочные щеки словно кто морозом дыхнул – покрыты чуть приметным пушком. Косичка мышиным хвостиком, блестящая, вроде лакированная, а мочки ушей просвечивают на солнце, как две красные смородины – розовые, недоспелые. Лидка на пристальный взгляд обернулась, повертела пальцем у виска. А глаза, оказывается, серые, в крапинках…

Весь урок Алешка на нее пялился. На перемене поделился с другом Ефимкой:

– Слышь, у Лидки-то Петровой глаза в крапинку.

– Ага, – хохотнул Ефимка, – будто тараканы на-какали!

Алешка обиделся: ничего этот дундук не понимает в женской красоте. Заходя в класс, дернул Лидку за прохладную и живую на ощупь косичку. Лидка обернулась и живо треснула по затылку увесистой «литературой».

«Кажись, нравлюсь», – удовлетворенно подумал Алешка, поглаживая шишку на макушке. Дома после обеда разлегся на кровати. Размышлял о Лидке. Лидия… Ишь, имя какое! Не какая-то вам Манька-Танька. Как сладкий леденец, таяло имя во рту.

Прогрезил наяву Алешка несколько лет: пятый класс, шестой, седьмой. Нельзя сказать, что Лидка не уделяла ему внимания: то линейкой жахнет, то портфель на голову обрушит, то хихикнет в ладошку, когда он мается у доски. Алешка бережно хранил в памяти все проявления Лидкиного к нему внимания. Дома напряженно всматривался в зеркало. Не урод, глаза-нос на месте, ростом удался – первым в строю на уроках физкультуры стоит.