Однажды обнаружила записку под кроватью: «Будет девочка». И точно, родилась девочка. Семен снова закинул в окно букет цветов. В него вплелись несколько веточек полыни, и в палате долго стоял горьковато-душный запах.
…Счастливые лица обоих Семок, перевязанный розовой лентой кулек у старшего на руках. Когда девочку развернули на диване возле бабушки, маленькая заорала так требовательно и пронзительно, что Семен отскочил, засмеялся и внезапно резко замолчал.
Потешно дрыгались красноватые ножки девочки, крохотные кулачки молотили воздух, а голова была бесстыже, неприлично апельсиновой – рыжей.
– Не моя, – глухо сказал Семен, тяжко развернулся и пошел к двери. Половицы жалобно заскрипели, а дверь ухнула так, что в серванте звякнул хрусталь. У Нины, без сил рухнувшей на колени перед диваном, потемнело в глазах. «Не моя, не моя, не моя…» – больным эхом отзывалось в голове.
Бабка хрипела, силясь что-то сказать, трясла рукой, но махнула ею и опустила на поникшую голову невестки.
Старуха смотрела на девочку, не отрываясь. Прошло несколько минут, а может, часов, и вдруг Нина услышала булькающий, похожий на кудахтанье звук: свекровь смеялась.
Семен пришел ночью пьяный. Впечатав в ковер прихожки грязные следы неснятых сапог, разлегся в кухне прямо на полу и в первый раз захрапел мощно, с присвистом.
Утром бабка почувствовала себя хуже. Супруги встретились у ее кровати, пряча друг от друга глаза и, не сговариваясь, начали делать каждый свое: Нина смазала старухины пролежни, посидела с ней, помыла комнату, Семен сварил обед и поиграл с Семкой. Отвлекаясь, Нина со стесненным сердцем убегала в соседнюю комнату, где маму ждало оранжевое чудо, на редкость жизнерадостное и активно пачкающее пеленки. Семен к ребенку не подходил…
– Отмучилась, – говорили тихие старушки в черном, бабкины подружки, сменяя друг друга у изголовья усопшей. Бабка лежала спокойная и светлая, с умиротворенностью на суровом лице.
После поминок муж буркнул:
– Ухожу я.
Вихрем взметнулись Нинины мысли: броситься на грудь, заплакать, задержать или… Или запереть дверь, выбросить ключ в форточку, объясниться… Но в чем?
Нина лишь холодно кивнула.
Семен обнял ничего не понимающего сынишку и зачем-то в первый раз зашел в комнату к девочке, которую Нина назвала Анастасией в честь бабки. Долго смотрел на рыжие вихры и улыбнулся в ответ, когда Настенька вдруг улыбнулась ему беззубо и беззащитно…
Потянулись дни, похожие один на другой. Пеленки, горшки, у сына ветрянка, потом ветрянка у дочки… И только ночью, когда дети наконец-то засыпали, Нина беззвучно плакала, зажав зубами угол подушки.
На сороковины Семен пришел осунувшийся, сел в углу как чужой, спросил, где сын. Выздоровевшего Семку Нина отвела к соседке.
…Захлопнулась дверь за последним гостем. Потоптавшись у дверей, муж бросил шапку наземь:
– Все! Не могу без вас. Тебя прощаю, девочку буду любить, как свою.
Нининых объяснений он не стал слушать.
Летом решили переехать на дачу – квартира нуждалась в ремонте. Семен собрался передвинуть шкаф, возле которого стояла когда-то бабкина кровать, и на пол слетел застрявший между мебелью и стеной лист бумаги.
«Семен! – словно с того света обращалась к сыну покойница. Почерк был неровный, буквы клонились книзу. – Я не говорила тебе о своей настоящей матери, твоей бабушке. Она меня не воспитывала, отдала в семью брата, и увидеть вживую мне ее так и не довелось. Уехала куда-то за моим отцом и сгинули оба. Рассказывали, что была красавица. Все наши темные, и мы с тобой тоже, а она была рыжей, как твоя дочь. Погляди на фотографию. Вот где порода-то выстрелила. Так что Нину ни в чем не вини».
Какая фотография, где?!
Семен с грохотом развернул шкаф и поднял с полу пожелтевший снимок, с которого весело и ясно глянула на него Настенька, какой она будет лет через двадцать.
Спаси и сохрани
Юлька еще во сне услышала плач. Слабый и жалобный, он бил по нервам, как смычок по натянутым струнам. Она успокаивающе провела ладонью по животу, нащупала кнопку ночника. Брызнул и разлился по комнате теплый оранжевый свет. Юлька отодвинула штору, с трудом дотянулась до форточки. Тень на стене графически обозначила ее фигуру, почти бестелесную сверху, перелившуюся в большой круглый живот.
Она судорожно вдохнула свежего воздуха и глянула в окно на туманные чудища зданий с погасшими окнами. Только одно светилось одиноко и тревожно. А по улице, как воплощение чьего-то больного воображения, кралась на цыпочках огромная рваная тень, колыхалась, прячась за стенами домов, исчезала и появлялась снова…
Юлька с треском задвинула штору, обхватила живот руками, снова слыша плач своего еще не родившегося ребенка. Чувствует ли его только она, связанная с ним видимыми и невидимыми ниточками, или может услышать кто-то еще?
Муж спал на спине, вскинув вверх руки, как спят здоровые дети и мужчины. Он просил разбудить, если она снова услышит плач. Что-то пробормотал во сне, повернулся на бок, подложив под скуластую щеку тяжелый кулак. Будить его не хотелось.
– Тише, маленький, тише… Ты боишься этого мира?
Страх снова холодными пальцами сжал сердце.
– Спаси и сохрани! – прошептала Юлька, повторяя слова молитвы, которую придумала сама, – Господи, спаси и сохрани моего ребенка от нездоровья, от злых людей, от неосторожных слов, от всего плохого!
Почему же он плакал, ее маленький?
Врач на Юлькины жалобы устало пожал плечами:
– Патологий не наблюдается.
Она гладила живот, пытаясь унять нервную дрожь:
– Ты будешь самым счастливым. Мама и папа любят тебя.
Когда маленькому в животике было пять месяцев, в фирме заметили наставленные юбки, предупредили: условиями контракта никаких родовых выплат не предусмотрено. Юлька срочно разорвала контракт и пошла на биржу труда.
– Что же вы так поздно спохватились? – удивилась девушка-юрисконсульт и тут же успокоила: – Ну ничего, наденьте широкое такое платье, а в беременности ни за что не признавайтесь. Иначе не видать вам никакой работы! – и дала десять адресов.
– Вы, извините, не беременны?
Этого вопроса Юлька ждала, но он всегда заставал ее врасплох.
– Вы, женщина, опоздали, мы уже взяли на работу нянечку…
К концу дня у Юльки дрожало все внутри, дрожали ноги от усталости, а губы от обиды и унижения. Придя по последнему адресу, она рывком распахнула дверь:
– Я жду ребенка, уже на пятом месяце. Вы меня, конечно, не возьмете.
– Очень даже возьму. Но, во-первых, здравствуй, Юля!
Она робко подняла голову и встретилась со смеющимися глазами:
– Господи, Нина!
Заведующей была Нина, бывшая напарница в детском саду, куда Юлька пришла когда-то после педучилища. После объятий, ахов и охов перешли к делу:
– А почему нянечкой? Я бы воспитателем тебя по-ставила, их, как всегда, не хватает.
– Мне бы лишь до декрета…
– Хорошо, но тогда кастрюли с супом таскать придется…
За неделю до декретного отпуска Юльку перекинули в другую группу. Какая, собственно, разница, где шваброй махать, а все же с сожалением оглядела детские головенки, сердечно простилась с воспитателями – успела привыкнуть.
По спине пробежал холодок, когда встретилась с неприязненными серыми глазами, многократно уменьшенными толстыми линзами. Зинаида Петровна, воспитательница «подготовишек», была монументальна и напоминала женщину с веслом. Юлька с первой же встречи почувствовала, что раздражает ее. Проходя мимо, инстинктивно прикрывала живот руками, стараясь быть как можно незаметнее.
– За что она меня так ненавидит? – жаловалась своей подруге заведующей.
– Да у тебя просто мнительность, как у любой беременной. Она что, к тебе или детям плохо относится?
– Да нет…
– Ну и все… Работать-то тебе осталось три дня, уж потерпи. Не гони на Зину волну. Нормальная баба. Работящая, аккуратная, жалоб не было. Брось, не дури…
В последнюю ночь перед родами между шатким сном и явью Юльке приснилась женщина с веслом. Огромная, беломраморная, она угрожающе раскачивалась, собираясь упасть на Юльку.