О значении якутского языка писал и капитан Фердинанд Врангель, будущий адмирал и морской министр, посетивший Якутск в 1820-х годах: «Первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явление, что даже в несколько высшем кругу общества якутский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятельство крайне поразило меня на одном блестящем праздничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество состояло из областного начальника, почетнейшего духовенства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть разговоров была так испещрена фразами из якутского языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие»[11].
О том, что сибиряки в своих беседах часто употребляли якутские и бурятские слова, упоминает в своем фундаментальном труде «Записки о всемирной истории» и философ-славянофил Алексей Хомяков[12]. В тогдашней России это был не только известный многим пример смешивания народов и языков, но и проявление взаимовлияния двух разных культур, их совместного бытия и развития. Исторически так сложилось, что Российское государство вело колонизацию на юге (прежде всего на Кавказе) и на северо-востоке по-разному. Современный культуролог Александр Эткинд пишет: «Гражданский мир в Якутске и колониальная война на Кавказе были двумя предельно различными ситуациями, но в обеих мы видим, что влияние русских на коренное население шло параллельно с обратным влиянием коренного населения на русских… К середине XIX века слово «креол» стало в Сибири общепринятым. Многие сибиряки – русские, креолы и инородцы – владели двумя языками и культурами, русской и местной, смешивая их до неразличимости»[13]. Он подчеркивает, что «процессы ассимиляции, гибридизации и мимесиса были продуктивны для культуры Российской империи».
На якутской земле процесс культурного взаимодействия, по выражению А. Кулаковского, «культивизации», был дорогой с двусторонним движением. Якуты привлекали исследователей своим загадочным происхождением, языком, культурой, прекрасной выживаемостью в суровых северных условиях. Они вдохновили немца Отто Бётлингка на его многостраничный труд «Über die Sprache der Jakuten» («О языке якутов») (тт. 1–3, СПб., 1849–1851), поляка Вацлава Серошевского – на фундаментальное этнографическое исследование «Якуты. Опыт этнографического исследования» (т. I, СПб., 1896; польск. изд. «Dwanas´cie lat w Kraju Jakutów», 1900), его соотечественника Эдуарда Пекарского – на «Словарь якутского языка» (тт. 1–13, СПб., Пг., Л., 1907–1930) и многих других. Их деяния обогащали культуру и науку не только Якутии, но и всего Российского государства.
Якуты рано и практически без сопротивления приняли православие, сохранив до наших дней такие церковнославянские имена, как Платон, Софрон, Пантелеймон, Акулина, Матрена и многие другие. К 1820 году была завершена массовая христианизация коренного населения Якутии, которое было обращено в православную веру на 99 процентов[14]. Якутия с благодарностью приняла труды таких священнослужителей, как святитель Иннокентий (Вениаминов), будущий митрополит Московский и Коломенский, апостол Сибири и Аляски, вложивший свою душу в просветительские деяния в этом северном крае. Здесь проводились с середины XIX века и проводятся до сих пор богослужения на якутском языке. «Бог заговорил по-якутски», – с трепетом и пониманием таинства говорят не только якуты, но и все местные жители.
Но время неумолимо. Начало ХХ века для императорской России стало временем смуты: поражение в Русско-японской войне, стачки и забастовки, политическое брожение и, наконец, революция 1905 года. Как спасение появился Высочайший манифест 17 октября 1905 года об усовершенствовании государственного порядка, открывший новую страницу в политической истории страны. Империя, пересилив свою волю, разделив власть между императором и Государственной думой, введя многопартийность, казалось, смогла преодолеть чересполосицу удач и неудач. Опять вернулся на короткое время блистательный век – но это была лишь передышка перед закатом, гибелью…
В то время Россия бурно развивалась. По темпам роста промышленного производства она твердо удерживала первенство. В 1913 году было пышно отпраздновано 300-летие династии Романовых, но впереди уже маячила тень будущих войн и революций. Российская империя вступала в зыбкую полосу социальных экспериментов, противостояния элит, а с другой стороны, генерирования новых социально-политических и художественных идей.
Якутия, далекая окраина, занимающая не последнее место в короне императорской России по своему «соболиному» и «золотому» вкладу, просыпалась вместе со всей остальной страной. В 1908 году журнал «Сибирские вопросы», характеризуя политическую борьбу в Сибири, утверждал, что «более организованно и целостно проявилось движение среди господствовавших на севере Сибири якутов», которых «общее течение политической жизни к концу 1905 г. захватило настолько глубоко, что местный губернатор в январе 1906 г. был вынужден обратиться к инородческому населению области с «Объявлением»[15]. Среди требований якутов были введение земства и скорейший созыв Учредительного собрания с участием коренных жителей.
Новый век Якутия встречала на подъеме духовных сил и экономического роста. Она переставала быть просто колонией, сырьевым придатком империи. Еще в екатерининское время здесь сеяли семена просвещения такие передовые люди Якутии, как Софрон Сыранов, Алексей Аржаков, управитель Степной думы Иван Мигалкин. В более близкие времена конца XIX – начала XX века их дело продолжили Егор Николаев, Василий Никифоров-Кюлюмнюр, Алексей Кулаковский-Ексекюлях и их сподвижники. Якутск больше не хотел считаться заштатным провинциальным городком, здесь зарождалась смелая для тех времен и для такой провинции общественно-политическая мысль. В Якутии открывались школы, в столице края появились реальное и женское училища и одно из главных достижений тех лет – учительская семинария. В стенах учебных заведений, бушевали споры, затевались планы по переустройству области и страны.
…В дальнем якутском аласе[16] рос тогда мальчик, которому было суждено стать политиком, одним из основателей национальной государственности и величайшим поэтом народа саха. Его нарекли именем Платон древнегреческого происхождения – благодаря православной вере это имя стало для якутов одним из самых почитаемых. Судьба как будто подсказала не простое имя, а то, которое, как оказалось, предрекло его жизнь со всеми взлетами и падениями.
Наступит 1917 год – рубеж, время перелома. Настанут годы войны и красного террора, годы, прозванные Иваном Буниным «окаянными днями». Якутской области, народу саха в годы перелома нужен был человек, который мог дать новое дыхание, новое прочтение всему, что было создано и сохранено народом на протяжении веков. И такой человек нашелся – тот самый подросший мальчик по имени Платон, впервые сверкнувший на общественной сцене в революционные мартовские дни 1917-го, взращенный всей жизнью того периода. Ему выпала судьба объединить идеи самоуправления и национального возрождения, примирить исконные убеждения якутской элиты с новым революционным временем и идеями коммунизма. Не все получилось так, как он хотел, но все дало свои всходы, сохранив традиционную ментальность народа саха и дополнив ее идеями развития и возрождения.
Романтическая натура Платона Ойунского еще в юности втянула его в водоворот «века-волкодава», начавшегося с лозунгов свободы, равенства и мира. Он стал тем человеком, который претворил в жизнь давнюю мечту лучших представителей якутского народа о самоуправлении и государственности. Об этом и пойдет наш рассказ в этой книге. Фантастический взлет в политике и творчестве обернулся для Ойунского личной трагедией. В 28 лет он председатель ревкома Якутии, в 29 – председатель Совнаркома, в 30 – председатель Центрального исполнительного комитета, в 36 – нарком просвещения, в 42 года – основатель научно-исследовательского института языка и культуры, его первый директор. А в 46 лет его сердце навсегда перестало биться в Якутской тюрьме.
