– Сердце? Но как же я узнаю, где его искать? Как распознаю, где истина, где ложь? И как узнаю, что жив он, что его тревожит, что думает. А деточки мои, они ведь ждут, надеются. А бабушка… как я почувствую приход моих любимых…

– Зачем тебе все это! Лишь силы забирают и молодость, что осталось у тебя так мало. Довольно будет, что рядом он с тобой окажется. Я помогу.

– Нет. Против воли его я не хочу. Ведь он – не предмет бездушный. Радость только во взаимности, в сознании того, как много ты можешь ему отдать. А отдавая, ты получаешь.

– Ну так отдай. Взамен я одарю тебя.

– Ты?! Мне кажется, ты мстишь всем тем несчастным, кто тайной заворожен, к тебе стремится, не ведая, что это только твоя месть, за то, что не сбылось!

– Что ж, немного игры и тайны, красоты, пусть внешней. Это работает покамест. Беднягам простодушным, что еще надо. Но тебе я предлагаю вечную молодость и красоту. Разве не об этом мечтает втайне каждая из смертных, на это столько сил и средств бедняжки тратят, коли имеются. А ты получишь это всего лишь за беспомощный комок. Иди, не бойся, как я ты будешь…

Красавица к ней руки протянула. Глаза холодные магнитом притянули. Мария, точно во сне, ступила к ней.

– А мы, мы! – вдруг раздался знакомый детский стон со дна холодных вод. Она очнулась тотчас, подалась к ним.

О, боже! В зеркальном отраженье воды озерной старуха на нее смотрела жадно. Протягивала скрюченные руки, как лапы хищные. Знакомая ухмылка кривила рот беззубый, что алчно тянулся к ней! О боже! Нет!

Мария отпрянула. Видение исчезло. Черный вихрь взметнулся со зловещим завываньем, оглушил вороньим гвалтом, хрипом. Деревья, травы разметав, затих вдали.

Мария в страхе перекрестилась дрожащею рукой. Опять она являлась! Видно, в покое не оставит. Нет, так нельзя. Унынье надо оставить поскорее, и горечь, страх. Все то, что мучит беспрестанно, кошмары создает. Недаром сказано: унынье – грех. А истина – спасенье. Благодаренье богу, что даровал ее. А это озеро, быть может, и есть то самое, о котором бабушка сказала… Да, похоже, оно и есть. Озеро, чьи воды показывают суть.

Но это получено, наверно, ценою многих жертв, жизней людей, пропавших здесь безвестно. Что привело их на унылый остров? Простое любопытство, страсть роковая или желание постичь неведомое, тайну? Что сюда тянуло всех тех, что точно мотыльки сюда стремились на этот губительный огонь?..

Мария шагнула к водам, вгляделась пристально. В омуте холодном две тени проступили. На мутном дне лежало что-то, как в саване недвижно… Боже, то человек! Живой как будто, губы судорожно глотают воздух, как рыба, на берег выброшенная. Видно, что-то пытается сказать… О, знакомое лицо, такое лишь у него! Но мертвенно оно! А над ним та жуткая старуха, припав к нему, как птица хищная на падаль, терзала плоть и точно высасывала кровь. «Айал! Нет, нет! Оставь его, оставь! Возьми, что ты хотела, но только не его!»

Мария к нему рванулась. Боль резкая отшвырнула назад, и звон раздался, будто от зеркала, что разлетелось на множество осколков…

«Мария! Марья!» – из тьмы холодной послышалось. «Мария! Марья!»

Она глаза открыла. «Мария! Марья» Ах, этот голос, не спутаешь ни с чем!

«Я здесь!» – она вскричала, забыв про боль, бросилась к нему. А он уж приближался, стремительно, легко.

– Любимый! Ты это, ты?!

– Да, он! Он! Только у него такие ясные, горящие глаза, орлиный нос и поступь, как у волка. Аял! Аял! Родимый!

Он вздрогнул.

– Так значит, это ты меня звала.

– Да, я! Каждую минуту! Как долго ты блуждал! Нашел, что хотел?

– Нет, то радости не принесло, лишь силы потерял.

– Слава богу, что не жизнь…

– Что?

– Любимый мой!

– Что?! Как меня ты назвала?

– Любимый! Теперь мне совсем не стыдно в этом признаваться. Любовь не грех, не нечто постыдное, что надобно скрывать. Ведь это дар нам свыше. Как жаль, что раньше об этом тебе не говорила.

– И мне жаль.

– Правда?

– Правда.

Она, ушам не веря, приблизилась к нему. Лучи рассвета засияли на лицах вспыхнувших. В водах заблиставших их лица отразились. Она – вся радость, счастье. Он – суров и строг, с тенью страха, сомнений и тревог.

– Взгляни на нас! – чуть слышно прошептала.

Он удивленно всмотрелся в отраженье.

– Неужели это мы?

– Как видишь. Знаешь, с тобою рядом всегда я ощущала девчонкой семнадцатилетней, влюбленной по уши.

– А я точно старик.

– Не бойся, я с тобой и помогу тебе во всем. Что есть во мне, нам хватит на двоих. А для меня с тобой – возможно все.

– Вот как! Но раньше…

– Забудем все мелкое, чужое. Прошлое прошло уж. Жизнь ведь – сейчас. Как этот остров, мы – сейчас, сейчас живем. Как важно в этой жизни суть видеть и поступать по сути. Позволь нам – быть, сейчас.

– Но я ведь… Ты видела.

– Что ж, придется все принимать, как есть – жить, а не блуждать в потемках и маяться, как дети…

– О чем ты?

– О том, что снова – мы вместе, вместе! А значит, все возможно. Забудем все страхи и обиды. Прочь унынье – все прошло уж! Смотри! Все солнце заливает! Вокруг – один победный свет! Пойдем к нему, пойдем!

Он, подумав, к ней руки протянул. И взявшись за руки, они пошли по росным травам, по дороге вперед зовущей. А вслед им, сжав губы горестно, лицо смотрело, выступив из камня, точно потемневшего от слез…

«Ну, вот и все. Теперь мы снова вместе. Как я благодарна всему тому, что помогло его вернуть и сбыться. Да, бабушка права, потеря это и обретенье. Все значительное достигается усилием немалым… Но кто-то едет. Наверно, Петр. Мы наконец покинем этот печальный остров. Но многое открыл он. Нам свыше даровано – свободный выбор – сердца и это не отнять. Особенно, если он выстрадан борьбой нелегкой. Теперь мы возвращаемся – домой, домой, к себе».

– Говоришь, что Бог всесилен, помогает тем, кто молится ему. Так что же ты ничего не можешь! Даже ребенка сделать! А, раб божий?.. Что, молчишь? То-то же, молчишь, потому что сказать тебе нечего. Только и знаешь, что терпишь и молишь без конца своего бога! Верно, так и будешь всю жизнь. А я вот так больше не хочу! Не могу! Все, хватит с меня! Больше не верю ни тебе, ни твоему богу! Слова твои пусты! Найди себе другую, а я нашла того, кто сможет все, все! Не то, что вы, с вашими богами и духами!

Сардана сорвала с шеи серебряную цепочку с распятием и бросила Петру. Тот подхватил ее, с ужасом глядя на Сардану. Она же, красная, взъерошенная от гнева, все кричала:

– Моли своего бога, а меня оставь. Я ухожу с Баламатча! Да, с ним, с шаманом! Потому что люблю его и он меня. Я знаю – ты сразу невзлюбил его, потому что он красивее, сильнее тебя и может – многое!

– Какой он шаман, колдун слабый! Опомнись, девка, не ты ему вовсе нужна, не из-за тебя он пришел, – проговорила Аленча, старая шаманка. Сардана метнула в мать уничтожающий взгляд.

– А что думаешь только из-за твоего шаманства, из-за того проклятого камня?

– Конечно, только из-за этого. Берегись, он не тот, за кого себя выдает. У него много жен, а для Петра ты одна, единственная. Ты нужна ему.

– А мне он – нет! Мне нужен Баламатча и только он! Что плохого, что он хочет обучиться твоему дару и получить камень? Что ты не обучаешь его?

– Он не тот, за кого себя выдает. Мой дар не для таких!

– Но ты же говорила – надо помогать людям, всем, кто нуждается. Что тогда не помогаешь ему?

– Да ты вглядись в него!

– Это ты вглядись, великая шаманка! Он красив и молод, не чета этому Петру! Лысый, старый, ничего не может, только пялиться на меня и говорить пустые слова. Да, да! Все ваши слова пусты, никчемны! Они меня больше не обманут. Оставайтесь со своими духами и богами. А я ухожу, ухожу с ним!

Сардана выкрикнула эти слова с такой яростной силой, что деревья задрожали, сбросив снег, как перья. Старая коновязь на подворье качнулась. Дрова, заботливо сложенные Петром у дома, упали на утрамбованный снег. Ворона, сидевшая на печной трубе, взлетела и сердито закричала. Сардана, метнув в Петра испепеляющий взгляд, не глядя на мать, горестно застывшую поодаль, направилась к молодому красавцу. Тот, ухмыляясь, наблюдал за ними со стороны. Он по-хозяйски обнял ее и завел в дом. Дверь за ними резко захлопнулась, как капкан.