– Да, – сказал он, – довольно.
Тут дунул сильный ветер со стороны ночи, сорвал кожаную покрышу шатра, завертел ее, затрепал и бросил на снег. Женщины погнались за ней, поймали и, накинув на косую перекладину шатра, обтянули ремнями.
Концы ремней привязали к оленьим рогам, которые торчали из снега вокруг шатра.
– Крепко, – сказал Имтеургин, когда женщины кончили работу. – Теперь не сорвет.
Ветер носил тучи снега по всей тундре, обдавал ледяной пылью людей и оленей, залеплял им глаза, перехватывал дух. Люди вползли в шатер и придавили его полы изнутри тяжелыми тушами убитых оленей, чтобы не вздувало кожаные стены ветром.
Внутри шатра была йоронга – меховой спальный полог. Люди спустили с себя одежу и вошли туда.
Пять человек влезли в йоронгу: отец, мать, маленькая дочь и сын с женой. Они уселись на постелях из оленьих шкур вокруг светильни.
Над светильней висел медный чайник с помятыми боками и с жестяной заплатой на месте носика. Чайник был набит до самого верха снегом и люди ждали, когда снег растопится, чтобы можно было пить.
Головами они упирались в меховой потолок и сидели кружком, голые, тесно прижимаясь друг к другу. Посредине, между ними стояла деревянная чашка. Они запускали туда костяные ложки и хлебали оленью кровь с мелко нарезанной сырой печенкой и почками.
В стенки и в потолок стучал снег. Мерзлая кожа шатра тряслась и гремела на ветру.
– А собака? – спросила девочка.
– Впусти, – сказал Имтеургин.
Девочка приподняла край полога. Собака сейчас же приползла и легла рядом с людьми.
– У-у-у, весь в снегу, – сказала девочка и ложкой, которой хлебала оленью кровь, соскребла с мохнатой собаки снег. Потом облизала ложку и опять стала есть.
Пока грелся чайник, Имтеургин лег на олений мех и заснул. Вдруг он заворочался на постели, замахал руками, забормотал что-то. Девочка тихонько сказала:
– Отцу надо помочь. Он с ветром дерется.
Она обхватила руками шею собаки и ткнула ее носом в самые ноги Имтеургину.
– Помоги отцу! Он с ветром дерется.
Собака понюхала ноги и отодрала зубами от пятки засохшую корку грязи.
Имтеургин дернул ногой и присел.
– Ха! – вздохнул он. – Страшный сон я увидел.
Девочка посмотрела на него сбоку и прижалась к матери. Отец закурил трубку, закашлялся и начал рассказывать:
– Пошел я в лес, хотел найти жерди, чтобы сушить на них мясо. Выбрал тонкое дерево, без сучков. Как раз такое для треноги годится. Пригнул дерево, а резать нечем – нож и топор дома оставил. Забыл. Стал я тянуть руками, чтобы оторвать дерево от земли. Дерево крепко стоит, не хочет оторваться от земли. Я силу всю кончил, устал. Сел на землю. Смотрю, нет ли другого тонкого дерева. Нет тонких – все толстые кругом. А за одним – вижу – старик сидит, лапу сосет – медведь. Испугался я. На землю брюхом лег. Кусты стоят, мне руки и лицо царапают, я между кустами ползу.
«Кочки сидят на воде, я между кочками ползу. Ниже кочек пригибаюсь, весь в воде, только голова наверху. Медведь не узнает, кочка или голова», – думаю.
А сам все дальше ползу.
Ну, значит ушел от старика.
Встал я и назад посмотрел, а сам за деревьями прячусь. Вдруг треснула передо мной ветка. У, беда! – медведь на меня спереди идет. Рыжий весь, прямо как огонь горит. Сам тощий, кишки высохли, брюхо к хребту прилипло.
«Ой, съест!»
Я за дерево, медведь на меня. Лапой ударил, под себя подвалил. Хорошо, что я проснулся.
– Ой, страшно! – сказал Кутувья. – Если бы я знал, я бы тебе копье или топор в руки дал.
– Жалко, что не дал, – сказал Имтеургин и ребром ладони соскреб с лица пот.
– Ты копье с собой клади, когда опять спать будешь, – сказала девочка.
– Ты верно говоришь, Тынатваль. Так и буду делать.
Хозяйка разостлала на полу нерпичью шкуру, на нее положила доску, на доске расставила посуду – пять деревянных чашек. Потом налила в чашки тепловатую воду. На закуску подала мороженые куски мяса. Люди ели и запивали мясо теплой водой. Тынатваль взяла большой кусок и повернулась, чтобы дать его собаке, которая лежала у нее за спиной. Вдруг она закричала:
– Мать, отец! Маленькие собачки пришли.
Девочка взяла что-то обеими руками и протянула отцу.
– Кааккуме! – удивился отец. – Совсем как собака.
Он погладил ладонью только что родившегося щенка, потом вытер его о меховую подушку и передал жене.
– Покорми гостя!
Но щенок ничего не ел, а только пищал. Хозяйка положила его к собаке.
Прошла ночь. Люди выспались и встали. У собаки было уже четыре щенка.
– Вот, – сказал отец, – надо узнать, которые из них жить будут.
Имтеургин с сыном выползли из полога, надели холодные и колючие меховые штаны и рубахи и попробовали выйти наружу. Но стенки шатра не подымались. Снег засыпал шатер до самой верхушки – плотно навалился на него со всех сторон.
– О-о, – сказал сын, – тяжело придавил. Много снегу нанес ветер.
– Да, – сказал отец. – Много. Давай сюда снегу нагребать.
Когда в шатре вырос снежный сугроб, отец принес из полога всех четырех щенят и одного за другим сунул глубоко в снег. Щенята только пискнули и пропали в рыхлой куче.
Из полога вылезли женщины и, нагнувшись, смотрели на снег.
– Почему они не вылезают? – спросила Тынатваль.
И вдруг, разгребая снег носом и передними лапками, показался сперва один, а потом и другой щенок. Девочка подобрала обоих и, чтобы согреть, спустила к себе за ворот рубахи.
– В-в, – затряслась она, – холодные.
Остальные два щенка так и не вылезли. Люди сидели до тех пор, пока мех на рубахе у подбородка не покрылся от дыхания инеем.
– Видно, ушли, – сказал отец.
– Да, – сказал сын, – умерли.
Они разгребли снег и вытащили оттуда два белых кома. Это были облепленные снегом и закоченевшие щенята. Кутувья смахнул с них рукавом снег и сказал:
– Ноги как палки стали и хвост тоже как палка, а нос побелел. Замерзли.
Хозяйка вынесла из полога мясо, разрезала его на тонкие, как тряпочки, ломтики и завернула в них головы мертвых щенят.
– Назад домой идите, по дороге мясо поешьте, – сказал Имтеургин, наклонившись над мертвыми щенятами. – А когда большие вырастете, опять приходите к нам, жить помогайте. Вот!
Потом отец с сыном сунули щенят за полу шатра в снег, а сами опять полезли в полог.
III. ЛЮДИ В СНЕГУ
– Кух, – сказал Имтеургин жене, – нам ремни нужны, скоро кочевать будем, надо постель вязать.
Женщина достала большой и широкий лоскут лахтажьей кожи10.
– Может быть, это порежем на ремни?
Человек повертел лоскут в руках и сказал:
– Хорошие ремни выйдут. Только вот шерсть надо снять.
Он потеребил шерсть, попробовал выдернуть несколько волосков зубами, но щетина сидела крепко. Тогда он сказал жене:
– В ведро надо положить.
Женщина опустила свернутый в трубку лоскут в кожаное ведро с мочой, которое стояло в углу полога.
Трое суток мокла кожа в ведре. Каждый день Имтеургин вылавливал палкой лоскут и пробовал, не лезет ли шерсть. На четвертые сутки кожа размякла, и щетина стала выпадать.
– Лезет, – сказал Имтеургин и весело закивал головою. Он разостлал кожу на постели и стал вместе с сыном резать из нее ремень шириною с палец. Обе женщины подсели к ним и принялись выщипывать из кожи прогнившую щетину. Они долго мяли ремень руками, а когда натерли на руках мозоли, стали жевать ремень, выдергивая щетину зубами.
Когда работа была окончена, все легли спать, а старшая из женщин, Кух, села в углу полога и, придвинув к себе светильню, стала шить из шкуры одежу для ребенка. Она шила нитками, скрученными из оленьих сухожилий, крепко затягивая швы. Шила и пела песню:
Голова медвежья,
Зубы волчьи,
Шкура оленья,
Ноги собачьи.
Это она пела про ребенка, которого ждала.
Вдруг женщина заметалась и бросила шить. Тяжело дыша, она легла на шкуру и сказала Имтеургину:
