— Ну что вы, господин Хартфилия, — мужчина опустился на пол подле своего благодетеля и стиснул его за плечо. Уничтоженный и растоптанный, самый богатый человек королевства прикрыл покрасневшие, опухшие от слёз веки и трясущейся рукой вцепился в протянутую руку. Роуг заискивающе улыбнулся, и во взгляде его блеснула сталь. — Для меня просить руки вашей дочери — величайшая честь из всех, некогда мне оказываемых.
А Люси стояла в двух шагах от них и до сих пор не могла поверить в услышанное. На глаза набегали предательские слёзы, а сердце в груди колотилось отчаянно гулко. Всё вокруг казалось каким-то неестественным, надуманным и абсолютно далёким от неё, и только последние слова Роуга до сих пор эхом доносились в её сознании. Почему раньше она была такой наивной дурочкой? Почему сама не смогла поверить раньше в то, что её главное желание осуществимо? Стоит всего лишь протянуть руку, хлопнуть в ладоши— и любой твой каприз тотчас же будет исполнен.
Ведь леди Хартфилия привыкла всегда получать то, чего хочет.
Комментарий к Масть третья. Никому и никогда
* — дурной тон (фр.);
** — Потанцуем? (фр.);
========== Масть последняя. Неизбежность ==========
— Ты сегодня позже обычного, Стинг.
В этот раз он встретил её на кухне: она сидела за столом, подперев ладонями подбородок — терпеливо дожидалась его возвращения, хотя парень не раз просил так не делать. Карие глаза смотрели на него с нездоровой нежностью, и в самых их уголках едва заметной паутинкой морщин давала о себе знать усталость. Кружащиеся в воздухе крохотные пылинки слегка искрились на свету и запутывались в светлых волосах, образуя вокруг девушки некое подобие ореола. И Стинг, любуясь её настолько простой, но естественной красотой, задыхался от восторга — каждый раз как впервые. Ослепительно яркая, добрая и слишком правильная Люси давно стала его единственной отрадой в жизни, той самой самой нерушимой надеждой, каждый раз придающей сил двигаться дальше.
Он виновато улыбнулся в ответ и как ни в чём не бывало пожал плечами: разве его поведению может быть оправдание, если от того страдает самый близкий человек? Они не виделись всего день, но до конца непонятная ему самому скорбь до сих пор продолжала расползаться мокрым пятном по ткани, будто срок их расставания равен был вечности.
— Ты наверняка проголодался за день. Садись, я тебя покормлю.
Он хотел возразить было, что успел перекусить на работе, но Люси посмотрела на него так пристально, почти строго, что перечить ей было попросту невозможно. Стинг нерешительно остановился в шаге от девушки и неуклюже ткнулся губами ей в щёку. Он помнил, кожа у неё была чертовски нежная на ощупь, очень тёплая и слегка пахла детским мылом. Расскажи кто старым знакомым о подобной робости Стинга, того бы непременно подняли на смех и покрутили пальцем у виска: уж каким, а нерешительным в плане общения с девушками парня точно назвать нельзя было.
Но всё однажды случается с нами впервые: противостоять очарованию Люси он был не в силах. Она всегда была его слабостью — той самой, что делает нас сильнее и вместе с тем такими уязвимыми, что страх потери лишает возможности дышать. Их общие друзья шутливо любили называть девушку святой, но для Стинга в их словах не было ничего смешного. За все три года их совместной жизни он не слышал от неё ни одного злого слова в свой адрес, хотя знал куда лучше других, что заслуживал их. В каком бы состоянии и спустя какое время он не возвращался бы домой, Люси лишь печально улыбалась ему и молча брала за руку, будто чувствуя, что именно в этом он в такие моменты нуждался больше всего. Уж кем, а примерным семьянином его точно назвать нельзя было. Закричи она на него хоть раз, ударь или — не дай бог — расплачься, ему бы действительно стало легче. Тогда бы Стинг не чувствовал себя виноватым, но эта несносная девчонка, лишившая его покоя и сна, вовсе не собиралась облегчать его страдания. Такой наивный и глупый, всё это время не осознавал, в чём заключалось истинное счастье. Временами он действительно жалел, что до этого так много времени потратил впустую.
— Знаешь, тот проект, над которым мы сейчас работаем, скоро подходит к концу, и мне обещали повышение. — Он мог любоваться ей вечно, работа спорилась в её умелых ловких руках, и спустя всего минуту перед ним опустили тарелку с разогретым ужином. Поставленный им ранее на плиту чайник начал закипать и тихо посвистывать.
— Это отлично, но всё же береги себя. Ты сильно устаёшь в последнее время, — с укором отметила Люси и села рядом, крепче прижимаясь к любимому. Её белёсые длинные волосы упали ему на плечо, и Стинг не смог отказать себе в удовольствии зарыться в них пальцами, ощутить шелковистую мягкость, упругость и едва уловимый запах цветов.
Разве существовало в мире хоть что-то, чем он мог заслужить подобное счастье?..
От ощущения её невесомых прикосновений по всему телу волной пронеслась предвкушающая дрожь, а горло скрутило сухим спазмом. На ясном до этого лице скользнула тень волнения.
— Снова болит голова? Принести тебе лекарство?
— Не беспокойся, я сам, — Стинг вымученно улыбнулся и накрыл своей ладонью ладонь возлюбленной, спешно поднимаясь с места. Дрожащими руками парень налил себе стакан воды и вытряхнул из стоящей на столе упаковки сразу горсть таблеток. Он всеми силами пытался игнорировать тот факт, что несколькими мгновениями ранее его правая ладонь опустилась на холодную поверхность стола. Ничего, сейчас он примет лекарство, и ему сразу же станет легче. Ведь действительно станет, правда?..
***
Стинг так и уснул на кухне, и разбудила его дребезжащая трель дверного звонка. Назойливый звук скользкой змеёй пробирался в голову и стократно усиливался там, делая и без того острую боль практически невыносимой. Мутным взглядом он окинул помещение: пусто. Конфорка на плите всё продолжала гореть, но из чайника уже давно выкипела вся вода: он не свистел, но ручка на нём оплавилась. Покрытая плотным слоем пыли, на столе стояла стопка некогда белоснежных в своей чистоте тарелок. Парень не без труда поднялся и медленно, пошатываясь, двинулся встречать непрошеных гостей, наотмашь поворачивая тумблер и тем самым выключая плиту. Потолок, стены, пол раскачивались перед глазами, так и норовили ускользнуть, смешаться в единую плоскость в пространстве. По всей квартире разнёсся стойкий запах горелого пластика, и с каждым малейшим вдохом виски словно сдавливали раскалённым обручем, из-за чего голова до боли напоминала тот самый злополучный чайник.
По ту сторону двери его дожидалась домоуправительница — маленькая седая старушка с землистым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Общительная и добрая по своей натуре женщина регулярно приглашала своих квартирантов на чай и участливо относилась к их жизненным неурядицам. Стинг слегка поклонился ей, прислонился плечом к дверному косяку и скрестил руки на груди, всем своим видом показывая,что готов слушать.
— Стены здесь тонкие, я опять слышала, как ты разговариваешь во сне, Стинг-кун, — она покачала головой в знак неодобрения и инстинктивно прижала к груди небольшую котомку. В тёмных глазах промелькнула странная смесь волнения и неодобрения одновременно.
— Нет, — жёстко возразил парень, но тут же спохватился, добавив уже тише и мягче: — вам показалось. Просто слишком громко слушал радио.
Не признаваться же ему, в самом деле, что он разговаривает вслух сам с собой даже не во сне, а находясь в сознании?
— Ты совсем не бережёшь себя в последнее время.
— Поверьте, бабушка, мне так куда легче.
На пару минут между ними повисло неловкое молчание: было видно, что женщина не знает, как перейти к главному. Она неразборчиво пробормотала что-то себе под нос и, прочистив горло, начала снова:
— Надеюсь, ты уже выбрал квартиру, куда переедешь? Конец недели — крайний срок, ты ведь помнишь.
Стинг набрал полные лёгкие воздуха и хотел было что-либо сказать, но внезапно осёкся, будто получил грубый толчок между лопаток. И если кто-то посторонний мог подумать, что этот удар по своей силе выдался вполне безобидным, то сам Стинг чувствовал, как грубо проворачивается раскалённое добела острие ножа у него в груди, безжалостно давит на сердце, неподъёмным грузом оттягивая его вниз, как от колоссальной нагрузки рвутся сосуды и заливают своим содержимым — давно уже не кровью — то, что когда-то давно он считал собственным телом.
