– Я хотела бы прочитать его. Папа должен мне его показать… Или ты думаешь, он его уже сжег?

– Я в этом уверена. Честно говоря, после этой ужасной трагедии любовь внушает мне отвращение. Если у меня и оставались какие-то чувства к Пьеру, то все они испарились вчера вечером, в церкви, когда я увидела тело Эммы. Но это не укладывается в голове – отказаться от жизни по причине того, что тобой пренебрег мужчина! Как по мне, то это нелепость и такой поступок нельзя считать нормальным.

Сидони уклончиво пожала плечами. Жители Сен-Прима нахваливали мудрость и серьезность этой девушки. Никто еще не видел ее под руку с парнем. Будучи красивой, но обладая совсем не той красотой, что была у Жасент, она вызывала восхищение у всех холостяков в деревне, однако сама не обращала на них ни малейшего внимания. Сплетницы судачили, что она закончит свои дни в монастыре. И все же причина добродетельного поведения девушки крылась совсем в другом: до сих пор младшая Клутье еще не встретила мужчину, который пришелся бы ей по душе. Даже притягательный Пьер Дебьен оставлял ее равнодушной.

– Пойдем скорее помогать дедушке, – предложила она. – Теперь я уже не знаю, что и думать. Я хотела бы, чтобы Эмма воскресла, подобно Лазарю, и рассказала нам, что произошло. Ради нашей любимой мамы я пообещала отцу молчать, но, думаю, в моей жизни не будет больше ни единой спокойной минуты.

– Я знаю… Нам остается только смириться, Сидо. Может быть, я все себе надумала… В своем прощальном письме Эмма довольно четко все объяснила. Должно быть, она приехала сюда на такси, прошла вдоль озера, проглотила лекарства и отдалась на волю волн, будучи уверенной в том, что вскоре ее тело унесет вода. Свидетелей не было. Идем, нужно сказать правду хотя бы Лорику.

Взявшись за руки, сестры вышли из комнаты. Они даже не подозревали, что на соседней улице жил человек, который мог бы внести ясность в их мысли, но лишь при том маловероятном условии, если бы обладал здравой памятью. А пока Паком думал только о том, как с удовольствием проглотить приготовленные его матерью бобы со свининой.

Деревянная моторная лодка плыла по озеру Сен-Жан, походившему теперь на разъяренное море из-за ветра, дождя и неустанно поднимающегося уровня воды, этой узницы плотин острова Малинь. Двое мужчин, сидящих в лодке, казавшейся ничтожно маленькой посреди этой угрюмо бурлящей вселенной, зачарованно и с некой долей почтения наблюдали за гневом природы. Одного из них звали Пьер Дебьен, другого – Дави.

Бывший жених Жасент решил в это воскресенье отправиться в Сен-Метод, где его ожидал все еще дающий уроки в Сен-Фелисьене отец, Ксавье Дебьен, который приехал на помощь к своему отцу, деду Пьера, почтенному Боромею Дебьену.

– Мы должны срочно эвакуировать стариков, женщин и детей. Если бы ты мог нам помочь! – такими были слова, с которыми Ксавье обратился к сыну во время их короткого телефонного разговора, постоянно прерываемого потрескиванием и шипением. Пьер ни минуты не колебался. Он не боялся опоздать на следующее утро на бумажную фабрику. Нужно было спешить на помощь, и он посчитал, что быстрее всего можно будет добраться до дома дедушки по озеру.

В то же утро он отправился к приятелю Дави, одному из своих рабочих, чтобы одолжить у того моторную лодку.

– Я поеду с тобой. Вдвоем мы сможем помочь многим, – тут же принял решение двадцатитрехлетний Дави. Его отец был англичанином, мать – ирландкой; результатом такого смешения кровей были веснушки, усеявшие всю его кожу, золотистого отлива кудри, невероятно голубые глаза и немного вздернутый нос. Несмотря на свое происхождение, он вырос в Квебеке и по-французски говорил бегло, с едва заметным акцентом.

– Спасибо, я этого не забуду. Хороший приятель в придачу к лодке – о таком я не мог и мечтать! – воскликнул растроганный Пьер.

Теперь они вместе боролись с непогодой. Лодка раскачивалась на пенящихся гребнями волнах, однако это не мешало двум друзьям переговариваться. Чтобы перекрыть шум мотора, им приходилось повышать голос.

– Ты познакомишься с моим дедушкой Боромеем! – говорил Пьер. – Он неординарный человек, просто живая энциклопедия. Как и отец, дедушка в свое время преподавал. А на обратном пути я хотел бы заехать в Сен-Прим – выразить соболезнования семье Клутье.

– А когда будут похороны? – спросил Дави, не раз видевший Эмму, которая довольно часто заезжала в Ривербенд. – Когда ты попросил меня одолжить тебе лодку, я подумал, что ты, наверное, хочешь поехать на похороны. Ведь тебе очень нравилась Эмма.

– Нет, я не поеду на похороны, – сказал Пьер. – К тому же я не взял с собой соответствующей одежды, – добавил он в качестве отговорки.

– Одежду можно у кого-то одолжить, Пьер! Ты должен пойти на кладбище, должен с ней попрощаться.

– Родители Эммы не знали, что у нас с ней была связь, иначе Шамплен Клутье заставил бы меня на ней жениться. Помнишь, я говорил тебе о ее сестре, Жасент? Вот с ней мы были помолвлены. Нет, я не буду желанным гостем на похоронах. Теперь я думаю, что лучше и не заезжать в Сен-Прим. Будет благоразумнее, если я просто отправлю письмо с соболезнованиями.

Пьер замолчал и, стиснув зубы, погрузился в свои мысли. В его глазах, казавшихся сейчас скорее серыми, нежели голубыми из-за проплывающих по небу туч, читалась боль. Пьера, так же, как и Жасент, жестокая смерть Эммы выбила из обыденной колеи, нарушила его жизненное равновесие, такое приятно монотонное, особенно в последние месяцы.

Пунктуальный, методичный, строгий с рабочими, но при этом никогда не злоупотребляющий своей властью, Пьер много трудился на фабрике. Дома же он следил за порядком и чистотой, сам готовил и убирал. Он немного читал перед сном, рано ложился и спал относительно спокойно. Последние два месяца он изредка разделял постель с Эльфин Ганье: она вполне удовлетворяла его чрезмерную чувственность. Когда она заговорила с ним о браке, он в первую очередь подумал о возможности лестного для него восхождения по социальной лестнице, а уж затем – и об избавлении от временами досаждающего одиночества. Но все это было до визита Жасент, до того переломного момента, когда она бросила ему в лицо эти оскорбительные слова, обвиняя его в смерти Эммы.

«В глубине души я надеялся, что однажды она вернется, бросится мне на шею, скажет, что передумала, что мы не можем жить друг без друга, – размышлял Пьер. – Я тысячу раз представлял себе нашу встречу и тысячу раз ошибался. А теперь она меня ненавидит и презирает. Если бы только я не сблизился с Эммой! Если бы мне удалось тогда отнестись к ней только как к младшей сестренке, которой запрещено касаться!»

– Эй, Пьер, да ты витаешь в облаках! – крикнул Дави. – Смотри, ты сбился с курса! Я подменю тебя, иначе нам никогда не добраться до Сен-Метода!

– Прости меня! Меня отвлекли тяжелые мысли. Мы с тобой хорошие друзья, Дави, и я могу признаться тебе: у меня нет повода собой гордиться.

– О чем это ты? Давай, говори начистоту, здесь тебя никто не услышит. Я не стану тебя осуждать.

– Я плохо обращаюсь с женщинами. Это происходит со мной уже не первый год, и, наверное, мне не под силу с этим совладать.

Дави, сидя впереди, обернулся и подмигнул другу:

– Серьезности в тебе мало, в этом ты прав. Сначала Жасент, потом Эмма, сейчас Эльфин… Лично мне хватило бы одной, для начала.

– Для начала чего? – усмехнулся Пьер.

– Ну… делать великие дела, – посмеиваясь, ответил Дави, имитируя квебекский акцент, что часто приводило Пьера в бешенство. – Я невинен, как…

Конец фразы унес порыв ветра, и Пьер скорчил смешную гримасу. Он иногда завидовал своему более спокойному другу. «Это мой недостаток, почти что мой крест! – молчаливо упрекал себя Пьер. – Вчера я не смог устоять перед Эльфин, несмотря на то что на сердце у меня было тяжело, ведь я только что узнал о смерти Эммы, только что вновь встретился с Жасент. Говорят, плоть слаба, но в моем случае это слишком мягко сказано».