Во-вторых, я не сомневаюсь, что Лотфулла Хасани сознательно затягивал путешествие. В его поведении есть нечто, что сближает его с ветхозаветным Моисеем, который сорок лет вёл свой народ к земле обетованной. И в нашем сознании тотчас возникает лейтмотив этого странствия – пусть умрёт последний, кто был рождён в рабстве. Однако история о Лотфулле Хасани имеет свои особенности.

Вряд ли он считал своих соплеменников рабами. Но, наверняка, подозревал, что рабское начало в них уже забрезжило. И это рабское начало он связывал с оседлостью. Поскольку именно оседлость делала людей зависимыми. В ту пору народ поднимался на отчаянные восстания, которые карались самым жестоким образом. Туда, где зрела смута, посылались войска, зачинщиков искать долго не надо, вот они где – в деревнях, а куда деревня денется, она не убежит вместе со своими избами, дымами, колодцами, мечетью, детворой, несущейся в облаках тополиного пуха, и стариками, дремлющими на лавочках. И вот печальный итог – деревня потоплена в крови, смутьяны казнены, а крестьянин поднимает взор к небу, и в глазах его вечное страдание и безысходность. И этот его беспомощный взор мы ещё поймаем через несколько веков: «Белые приходят – грабят, красные приходят – опять грабят. Куда крестьянину деваться?»

Чего желал Лотфулла Хасани? Чтобы люди вдохнули горизонта и ветра. Чтобы в них вновь взыграла кровь кочевых, недосягаемых предков, когда вся надежда – на коня и саблю. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!.. И не пробуйте – вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта», – как вы помните, так говорил отчаянный смутьян Тарас Бульба. И потому те, кто шёл за Лотфуллой Хасани, слышали дикую музыку ветра, наблюдали чудовищно красивый горизонт, рассекаемый надвое хлыстом, их души заполнял топот копыт, и всё это умещалось в одном чувстве, в потрясающем, обескураживающем, сводящем с ума чувстве свободы.

Итак, как гласит легенда, через три луны место для новой жизни было найдено. Что это было за место? Два холма, что издали напоминают женскую грудь, рядом Чёрный лес и небольшая речка, которую можно перейти вброд.

Это место было выбрано не случайно. Выше я делился с вами соображением о том, что в характере моего народа есть трагическая безысходность, и начало она ведёт от места проживания. Нет гор, где можно спрятаться. Нет тайги, куда можно уйти. Нет моря, где твой парус бесследно растаял бы в голубоватом мареве.

Думаю, что когда Лотфулла Хасани выбрал место для будущей деревни, в нём сидело вечное желание смельчака уйти от этой вездесущей, удручающей безысходности. Два холма были для него словно высокие горы, Чёрный лес был нескончаемой тайгой, а речка – безбрежным спасительным морем.

В тот день люди читали молитвы, ходили с одного холма на другой, глаза их были полны предчувствия, того ёмкого предчувствия, в котором умещалось не только собственное счастье, но счастье детей и потомков. Когда стемнело, зажгли костры, запели песни, эта ночь означала конец многолетних странствий, начало новой жизни, и люди долго не могли уснуть.

А затем кто-то спросил: «А как мы назовём нашу деревню?» Говорят, Лотфулла Хасани посмотрел на реку, где отражалась луна и, недолго думая, сказал: «Луна. Мы будем называть так и реку, и деревню». Почему он так сказал?

Он был застигнут великой правотой этого мгновения. Два холма, которые напоминают материнскую грудь, это наша земля. Странствия закончены, и они сделали нас сильными. Наша песня восходит от самой души прямо к небесам. А там, в небесах, – луна, которая когда-то меня мучила, а теперь – друг.

Лотфулла Хасани ещё раз посмотрел на луну, на холмы, на лица людей, ещё раз произнёс имя деревни, и вдруг сердце его забилось, готовое выпрыгнуть. Он вспомнил слова старика: «Она станет родиной для тебя и твоих потомков».

И тогда он понял, что путь его был верен.

Так гласит легенда. Но есть и другие мнения о происхождении названия нашей деревни. Некоторые, например, утверждают, что деревня была так названа для того, чтобы подчеркнуть неприятие политики насильственной христианизации, творимой в ту пору властями. Название «Луна» звучало вызывающе, поскольку по-татарски слово «луна» имеет ещё и значение «полумесяц». Деревня маячила на карте как полумесяц на минарете, в то время как большинство мечетей в крае было разрушено согласно царскому указу.

Однако у меня есть ещё одна версия о происхождении названия деревни. Подозреваю, что человек, который так её назвал, будь то Лотфулла Хасани или кто-то другой, обладал даром предвидения, а быть может, обычной человеческой мудростью. Он знал, что жителей её будет бросать по всему свету с той неизбежностью, с какой приходит страшная тёмная вода и уносит отсюда мужчин. Но где бы ты ни был – в Германии или Сербии, Австралии или Венесуэле – ты всегда можешь взглянуть в ночное небо и вспомнить. Твоя деревня – она не только в твоём сердце, но и в небе.

Я поведал историю о происхождении нашей деревни, хотя сначала было повёл речь о Халиле и его необъяснимом даре. В моём рассказе, хочу я этого или нет, возникают новые имена, некоторые из них так или иначе остаются в поле нашего зрения, а некоторые, появившись раз, больше уже не появятся. Этих имён всё больше, одно имя тянет за собой несколько других. У нас принято хранить в домах родословные своих семей – шаджара. Это ветхий, бережно оберегаемый лист бумаги, где расписаны твои родственные связи до седьмого колена или выше. Там ты увидишь себя, затем, следуя по тонкой линии вверх, найдёшь своего отца, а дальше – деда, и, восходя, словно к вершине пирамиды, обнаружишь основателя рода или пращура, которого можно считать таковым, имя которого мерцает из недосягаемого прошлого. При этом ты переберёшь сотни побочных, знакомых и незнакомых тебе имён. Имена, обведённые кружочками, будут вставать перед тобой словно бесчисленные луны из темноты. Ткни в любую из них – и получишь страшную, кровоточащую и в то же время восхитительно красивую судьбу. Иди от неё влево, иди вправо, вверх, вниз, – тебе предстанут бесподобные жизни, влекущие одна другую из небытия бумаги. Ты можешь сказать – жил, понимаешь, когда-то некий Абдулкарим (после которого не осталось даже фотографии), ну что с того? А с того, отвечу я, что у него было, как минимум, два достойных нашего внимания события – это рождение и смерть. И ещё у него была любовь, соседствующая со свистом хлыста, запахом пота, пыли, лошадиного навоза, но в то же время бросающая душу в небеса, так легко бросающая, словно стрижа под облако. А чем нам интересна его жена Махфуза, спросишь ты? А тем, отвечу я, что, истекая кровью, она познала великую суть материнства. И познала её с лихвой, поскольку детей надо было рожать много, с учётом того, что мужчин из нашей деревни унесёт отсюда страшной тёмной водой. Тем более что двое сыновей попадут под рекрутский набор и уйдут воевать против Наполеона, о котором никогда и не слыхали.

Подозреваю, что мой рассказ может пойти по этому руслу, – я всё время рискую вовлечь сюда новые персонажи, число которых множится, как в фамильной родословной. И потому мне приходится ограничивать себя, иначе я буду говорить бесконечно, словно перемещаясь вдоль и поперёк ветхого листа бумаги.

Рассказчик остановился. Очевидно, ему надо было перевести дух.

– Давайте ещё раз заварим чай. Вы знаете, чтобы рассказ получил другое качество, надо сменить сорт чая. Всё, что мы рассказываем, зависит от чая, который мы пьём.

Он достал из чемодана полотняный мешочек, завязанный тонкой тесёмкой.

– Сейчас я заварю другой чай. В нём есть лёгкий привкус дыма, так как его сушат на кострах.

Он заварил чай, а затем, уже пробуя, произнёс:

– Ощути его вкус, и ты ощутишь вкус мгновения. Ты познаешь ёмкость мгновения, его скрытую тяжесть и красоту. Это, знаете ли, сродни вот чему. Наш поезд мчится в неизвестность, ты видишь за окном росчерк проносящихся перелесков. Но вот, представьте, поезд сделал неожиданную остановку, ты вышел из вагона в ночь – столь гулкую, столь непостижимую и огромную. Ты слышишь далёкие и близкие шорохи, чувствуешь запах сосновой смолы и земли, а из соседнего оврага пахнет сыростью, и ты догадываешься, что овраг этот столь глубок, аж дух захватывает.