Сандвик понимает, что больше не может здесь оставаться. Дыра в груди достигла космических размеров, и он будто повис на грани жизни и смерти. Он даже в глаза своим друзьям не может посмотреть, потому что пиздец как стыдно. Хочется с корнем вырвать из головы докучные воспоминания, но их не стереть даже ластиком времени. Это память о чувствах, которые вернули его к жизни, чтобы в итоге сгубить в пух и прах. Нужно немедленно уезжать с этого города, чтобы не сгореть заживо в кипящем одиночестве. Нет, он больше не тот хрупкий мальчик с одиночеством в глазах, который познакомился с Хенке два месяца назад. Он — покинутый парень с разбитым сердцем, который хотел начать жизнь сначала, но развалил всё своими руками, разгромил, как кирпичный дом. Осло не принял его, опустил на колени, втоптал в грязь, грубо ударил прошлым прямо в сердце, и не видать ему здесь спасения.

— Тебе обязательно нужно ехать прямо сейчас? — Лиза не отрывает ледяной ладони от плеча Тарьея и с надеждой заглядывает в его глаза. Там не видно ни крупинки солнца, которое так щедро сегодня сияет. Там северный холод и боль, залитая ледяной обидой. — Ты мог бы поработать до конца месяца, чтобы получить расчёт.

— Прости, Лиза, но я не хочу иметь ничего общего с этим городом, — Тарьей бросает на девушку тусклый взгляд и подходит ко второй дорожной сумке. Он устал чувствовать себя виноватым, видеть заплаканные глаза Лизы и слушать перешёптывания Карла и Марлона за спиной. Ему не нужна их непрошенная жалость, от которой хочется плакать навзрыд и удавиться. Он такой жалкий, такой слабый, такой беспомощный. Нужно бежать скорее, куда глаза глядят.

— Тарьей, может, не стоит так торопиться? — Тейге не сдаётся, давит своим дрожащим голосом, сотрясает сердце, но Сандвика трудно остановить. Все сумки благополучно сложены в багажник, и до отъезда остаются считанные минуты. — Родители ведь ещё не знают, что ты возвращаешься навсегда.

Тарьей тяжело вздыхает и опускается на капот рядом с Лизой, обнимая её за плечи. Она выглядит взволнованной, и кривая улыбка, мерцающая на губах, не утаит грусти во взгляде. Сандвик знает её до мозга костей, знает, что она не плачет на людях, знает, что она никогда не признается, если ей больно. Точно так же Тарьей никогда не признается, что не хочет уезжать. Но бродить по улицам, боясь случайно столкнуться с Хенриком, — это наказание высшей степени. Он не сможет спокойно жить в Осло, в городе, где родилась и умерла его любовь. Родители простили Тарьея, и у него снова будет крыша над головой. Бояться и прятаться больше не надо. Остаётся жить с жалящим чувством вины и ждать, пока боль пройдёт. А если этого никогда не произойдёт, что тогда?

— Пусть они думают, что я еду на их годовщину свадьбы, — Тарьей устало прикрывает глаза, пытаясь забыться, хотя бы на секунду. Не получается, потому что Хенрик везде — в его мыслях, под реберной клеткой, в каждом прохожем. Это уже не дежавю и не паранойя. Это лихорадка, бред сумасшедшего, белая горячка, смертельно опасный вирус. — Я не хочу больше здесь оставаться.

— Хенрик знает, что ты уезжаешь? — Тейге знает ответ на этот вопрос, но больше на ум ничего не приходит. В голове кипит разбухшая каша, буквы не складываются в слова, а слова — в предложения. Девушка боится ненароком зацепить Сандвика, надавить на больное, будто он рассыплется от острого слова, как хрустальная статуя.

— Нет, с того момента, как я уволился, мы не разговаривали, — деревянный голос Тарьея с треском ломается, надрывается, дрожит, и в глазах мерцает плёнка невыплаканных слёз. Будто спускается вниз по лестнице, в прошлое, шаг за шагом, где вязкое болото незабытой любви и боли, от которой разрывается голова. Он выталкивает блеклую улыбку и отводит взгляд в сторону. — Он не хочет меня видеть, поэтому я уеду домой.

— Разве вы ни разу не пересекались на работе? — Тейге прикусывает язык на последнем слове. Она понимает, что её несёт не в ту степь, поздно понимает, потому что слов назад не забрать. Зачем она роется в чужом горе, ковыряется в засохшем сердце, оплетённом ржавыми прутьями вины? Тарьей смотрит опустошённо и тоскливо, будто прямо сейчас разрыдается у Лизы на плече. Где найти силы, чтобы вынести всё это? Где найти силы, чтобы выжить?

— Нет, Камилла сказала, что он взял отпуск за свой счёт, — Сандвик прикусывает губу едва не до крови и отходит от машины на безопасное расстояние. Смаргивает слёзы, нервно растирая лицо руками — Лиза не должна ничего увидеть. Он обещал себе выдержать и уехать без долгих проводов. Но Тейге, похоже, не готова так просто его отпустить. И она — не единственная, с кем ещё предстоит попрощаться. В этот раз по-настоящему, навсегда.

— Что здесь делает Герман? — визгливый голос Лизы одним махом вырывает Тарьея из раздумий.

Герман нетвёрдым шагом идёт прямо к черному Роверу Тарьея, спрятав руки в карманы кожаной куртки. Своему стилю Томмераас не изменяет, но выглядит он всё равно по-другому. Тарьею кажется, что они не виделись как минимум полгода, а не две недели, и он растерянно хлопает ресницами, потупив глаза вниз. Может, это лишь странное совпадение, но Томмераас тоже состриг волосы. Теперь он выглядит взрослее что ли. Парень понятия не имеет, о чём будет говорить с Германом, но впервые осознаёт, что это нужно им обоим. В прошлом они натворили немало ошибок, и в этот раз Сандвик не имеет права уехать без объяснений. Он не наступит на одни и те же грабли дважды. Пришло время расплаты.

— Я должен поговорить с ним перед отъездом, — Тарьей берёт Лизу за руки и целует куда-то в висок. Девушка с немым подозрением косится в сторону Германа, но Сандвика отпускает. Тарьей рассказал ей об отношениях с ним буквально сразу после ухода Хенрика, и они прорыдали тогда всю ночь. Никто даже думал, что всё может запутаться настолько, а заключёнными в этой мокрой паутине жизни станут три абсолютно разных человека. Которые одинаково сильно хотели любви и потеряли её в одночасье.

— Помнишь, чем в прошлый раз закончились ваши разговоры? — Тейге напоминает не со зла, предупреждает по-дружески. Потому что она в силу тонкой девичьей натуры по сей день верит, что Хенрик вернётся к Тарьею, и Тарьей снова поселится в их доме. Лиза снова глотает слёзы и по-дурацки улыбается.

— Я хочу попрощаться, — Тарьей говорит чистую правду, и Лиза его не осуждает. Чувства часто ломают, причиняют боль, но отказываться от них добровольно нельзя. Пока ты помнишь о любви, ты способен любить. Сандвик помнит обо всём и, наверное, не забудет уже никогда, но прошлое счастье нужно уметь вовремя отпускать. — Вряд ли я когда-нибудь вернусь в Осло.

— Ты меня до слёз доводишь такими заявлениями, — Лиза крепко обнимает Сандвика, оставляя дорожки слёз на его джинсовой куртке, и боится его отпустить. Она слышит его всполошенное сердцебиение, раскатывающееся по венам красной нитью, и обессилено закрывает глаза. Кажется, они потеряли Тарьея навсегда.

*

Герман слишком близко не подступает и останавливается на полпути, дожидаясь Сандвика. Издалека рассматривает его и супит брови: Тарьей чудовищно бледный и совсем не весёлый, будто весь высох и почернел от тоски. Совсем недавно Томмераас выглядел ничуть не лучше, после расставания.

— Привет, — Тарьей смотрит на Германа осторожно, пронзительно, но тот даже глазом не моргнёт. Глаза холодные и задумчивые, но губы изогнуты в знакомой нахальной улыбке. Томмераас никогда не обнажает свои чувства, прячется за фальшивой ухмылкой, как за маской, но Тарьей изучил его давным-давно, от корки до корки. Не обманет, не обведёт вокруг пальца, не напустит пыль в глаза, потому что его боль смешана с кровью и дико струится по венам.

— Ти, обойдёмся без объятий, — Герман обрывает попытку Сандвика обняться так резко, что Тарьея будто током прошибает. Воспоминания накатывают в голове ледяной волной, и ему снова становится стыдно. Он заслужил разве что град пинков или того хуже свинец в грудь, а сам цинично рассчитывает на объятия и добрые слова. Этого не будет. Не человек он, а зверь — злой, жестокий и кровожадный. Выпил без остатка, выжал досуха стольких людей, что просто не достоин того, чтобы спокойно ходить по земле.