Если не хочешь столкнуться со стеной непонимания со стороны близких и погрязнуть всеми фибрами души в лапах одиночества, не раскрывай всю правду о себе. Не доставай с глубины сердца подводные камни. Не открывай душу нараспашку перед кривыми взглядами недоброжелателей. Не сыпь солью откровения в глаза – не поймут, заплюют, раздавят, затопчут, сотрут в порошок, сожгут дотла.
Если ты отрываешься от мнения толпы и выходишь за рамки строгих правил, тебя с головой окунают в грязь презрения. Ты становишься главным объектом насмешек и ничтожных слухов, потому что нарушаешь законы ожидания. Ты – белая ворона, которую хлещут по спине плетью осуждения. Ты – серый отшельник, который хватается за собственные мысли как за спасательный круг. Ты – тусклая тень, которая блуждает в лабиринтах сомнений без права на возвращение.
- Ты нас опозорил! – Глория с вытаращенными глазами кричит на сына, захлебываясь горькими слезами. Она готова распороть сына пополам своим свирепым взглядом. – Как долго ты собирался скрывать от нас … такое? – голос светловолосой женщины неумолимо дрожит, ломается, распадаясь на сотни ошметков.
- Я не хотел скрывать, - глаза Тарьея устремлены в пол. Он нервно переминается с ноги на ногу, сгорая под убийственным взглядом матери. Он не вынесет её слёз. – Я просто знал, что вы не поймете.
- Ты всегда был примерным мальчиком, хорошо учился, - от виноватого тона сына Глория воспламеняется с новой силой, нервно теребя в руках мокрую тарелку. Стопки вымытой посуды качаются в такт её лязгающему голосу. – Ты проучился в университете целых два года, радовал нас каждый день успехами, а сегодня ты появляешься дома с таким заявлением и просто рушишь свои планы.
- Ваши с папой планы, мам, ваши, - хрипло вздыхает Тарьей и растерянно пятится к стене, чувствуя на себе испепеляющий взгляд матери. Воздух накалён до предела, и, кажется, Глория готова в любую секунду зарядить ему смачную пощёчину, чтобы выбить из сына всю дурь. – Вы распланировали мою жизнь по минутам. Вы постоянно принимали за меня все решения, не давая мне права голоса. Вы не заметили, что я вырос. Не заметили, каким я стал, - Тарьей намеренно выделил слово «каким», от чего лицо Глории пошло пятнами.
- Замолчи! Я не хочу этого слышать! – женщина отрицательно качает головой, закрывая уши руками. Из её трясущихся рук выскальзывает тарелка и с грохотом разбивается на полу на десятки осколков. Каждый осколок впивается Тарьею в самое сердце, оставляя кровавые раны. – Мы с отцом делали все возможное, чтобы у тебя было хорошее будущее.
- Вы с отцом можете меня ненавидеть, - цедит Тарьей, собирая с пола обломки. Острый фарфор больно впивается в кожу, оставляя на пальце порезы. Капли крови обжигают кожу, пурпурным ядом разъедая глаза. Сандвик не чувствует боли – лишь дробный звук капающей крови смешивается с душераздирающими всхлипываниями матери. Он вкладывает в слова последние силы: - Но это не изменит того, что я – гей.
- Перестань это повторять! – рычит сквозь слёзы Глория, сметая со стола мокрую посуду. Тарьей засыпает её каменным градом слов, выбивая почву из-под ног. Женщина мертвой хваткой цепляется за ворот черной рубашки сына и начинает судорожно трясти за плечи, будто пытаясь заставить забрать его слова обратно. – Я не хочу слушать этот бред!
Сандвик сглатывает ком в горле и нетерпеливо высвобождается от железных рук матери. Мучительные слёзы щиплют глаза, наматывая вокруг шеи петлю. На кафельном полу валяются обломки тарелок, от белизны которых рябит в глазах. Тарьей безмолвно окидывает кухню смутным взглядом, упрямо обходя глазами силуэт матери. Глория застыла в беспомощном молчании, повернувшись к сыну спиной. Она больше не может смотреть на сына, потому что не хочет засыпать его новой дозой ругательств. Не может обвинять его в неведомом преступлении, которого тот не совершал. Не может выносить его дрожащего голоса и смятения в глазах. Тарьей не виноват. Глория любит своего кровинку слишком сильно, но не готова принять его откровение. Не сейчас. Не сегодня.
Тарьей изучает глазами каждый сантиметр комнаты, время от времени задерживая взгляд на знакомых предметах. Столько приятных воспоминаний связывают его с этим местом. Круглый бежевый стол, за которым он каждое утро завтракал свежеиспеченными булочками с вишневым джемом, распивая любимый черный кофе. Лучезарная улыбка, которую Глория дарила ему каждый день, когда тот возвращался с учебы. Широкий подоконник, с которого Тарьей любил рассматривать сквозь окно открывающиеся красочные виды вечернего Бергена. Подростку дико нравилось наблюдать за людьми, которые в спешке разбегались по улицам, как муравьи. Его радовали беззаботные лица прохожих, которые увлеченно беседуют и заливаются звонким хохотом, не боясь показаться смешными или глупыми.
Сандвик берет в руки заранее собранную дорожную сумку, натягивает на голову кроваво-красную бейсболку и покидает дом, оглушительно хлопая дверью. Он оставляет Глорию на кухне в глухом одиночестве на растерзание жгучим мыслям. Женщина нервно ерошит пальцами пшеничные волосы, которые электрическим зарядом бьют по плечам. Гулкий звук захлопывающейся двери раскатами грома проносится в её голове. Она закрывает лицо руками и опускается на пол, в море белых ошметков.
Тарьей знал, что родители не поймут, не примут, не одобрят. Самые необходимые вещи были заранее закинуты в сумку. Парень ждал подходящего момента несколько месяцев. Подлый страх сдавливал горло клещами после того, как его друзья узнали правду и бесстыдно посмеялись над ним. «Педик», «гомик», «пидарас» ‒ в нескончаемом списке ругательств это были самые безобидные словечки, которыми его оплевали с ног до головы, как дерьмом. Если бы родители знали, каких усилий ему стоило ходить в университет последние месяцы. Терпеть колкие издёвки однокурсников. Слушать перешептывания и смех за спиной. Избегать осуждающих взглядов, буравящих спину. Сандвик никогда бы не подумал, что его так называемые «друзья» окажутся всего лишь кучкой бесчеловечных ублюдков и гомофобов. На улице идёт двадцать первый век, а ты по-прежнему должен опасаться косых взглядов и насмешек в свой адрес, если нарушишь избитые правила морали.
Тарьей исступленно бьёт кулаком по рулю, смахивая с ресниц застывшие слезы. Перед глазами в который раз всплывают гнетущие воспоминания прошлой ночи. Раздражение в глазах матери, больно ударяющее под дых. Озлобленный тон, вливающийся кислотой в легкие. Рваные вздохи вперемешку с рыданиями, которые кромсают сердце острым ножом в кровавое месиво. Благо, что вчера отец остался на ночном дежурстве, потому сейчас бы Сандвик ехал из этого города не только с невыносимой ношей боли на сердце. Роберт мог бы запросто раскрасить его бледное личико парой-тройкой синяков. Нет, отец никогда не поднимал на него руку, но в порыве гнева от него можно было ожидать всего, чего угодно. За такое любой мужчина с подобным стальным характером и жесткими принципами, как у Роберта, мог бы хорошенько отметелить своего сынка без зазрения совести. Суровость и несокрушимость костром полыхали в глазах отца каждый раз, когда Тарьей говорил ему хоть слово поперек. В этот раз Сандвику все не сошло бы с рук так просто, как, к примеру, свежая вмятина на его старенькой тойоте после очередной стычки с недоброжелателями. Незамедлительно покинуть свой дом было единственно правильным решением парня за последнее время.
Тарьей нервно жмёт на педаль газа, впиваясь пальцами в руль. Его взору открывается лишь бесконечная дорога, которая манит и одновременно пугает. Серая поволока неба колет в глаза, но блондин не собирается останавливаться, пока не преодолеет черту Бергена. Пока указатель не останется за спиной на расстоянии десятков километров. Пока в груди не перестанет нестерпимо жечь. Пока из мыслей не испарится яд мучительных воспоминаний. Пока прохладный воздух, прорывающийся сквозь опущенное стекло, не очистит сжатые легкие. Пока голова не перестанет быть такой тяжёлой, как железный котелок.
Сандвик отчетливо понимает, что бежит от самого себя. Пытается укрыться от проблем под покровом другого города. Пытается стереть из задворков памяти людей, которые его предали и облили грязью. Пытается начать новую жизнь – с чистого листа, как пишут в сопливых романах. Пытается быть честным с собой, перестав, наконец, отрицать очевидное. Никто и ничто не сможет изменить того, что Тарьей Сандвик, 18-летний студент с грузом запутанных проблем за плечами, - гей. Возможно, он избрал такой сложный путь неосознанно. Возможно, в жизни был переломный момент, который парень упустил из виду, но после которого внутри что-то щелкнуло, переключая все рычаги и меняя направление. Но Сандвику плевать, был ли он таким с детства или стал под влиянием каких-то немаловажных событий. Блондин не собирается ни о чём жалеть. Ему просто нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что все придётся строить с нуля: образование, работу, увлечения и взаимоотношения.
