Ларри заметил, что они пропустили нужный поворот:

– Нам ведь нужно на Тэвисток-стрит?

– Я подумал, почему бы не сделать крюк и не пройти мимо старого здания? – сказал отец.

– А это не испортит тебе настроения? – спросил Ларри. – Нет. Lacrimae rerum,[6] понимаешь?

По Боу-стрит они подошли к месту, где раньше располагался головной офис компании. В январе прошлого года в него угодил снаряд, до основания разрушив шестиэтажное здание и оставив лишь стену, соседствующую с другим домом, обнажив камины и распахнув двери. Руины до сих пор не расчистили.

– Пятьдесят лет, – вздохнул Уильям Корнфорд, – почти вся моя жизнь. В этом здании мой отец с нуля создал нашу компанию.

Ларри все здесь хорошо помнил. Рабочий кабинет отца, обшивку из темного дерева. Там произошла их единственная серьезная ссора.

– Зачем мы сюда пришли?

– В ту ночь погибло тринадцать человек.

– Я знаю, пап.

– Восемь судов компании потоплено с начала боевых действий. У нас в штате нынче шестьсот человек. И мы по-прежнему всем платим.

– Да, пап. Я знаю.

– Здесь тоже фронт, Ларри. Мы тоже сражаемся на этой войне.

Ларри молчал, он прекрасно понимал, какие слова так и останутся несказанными: неужели служба в армии более достойна лишь потому, что носишь форму и ездишь на мотоцикле?

Уильям Корнфорд по-прежнему был обижен на сына, отказавшегося наследовать семейный бизнес. Компании, созданной Лоуренсом Корнфордом-старшим и пережившей невиданный расцвет во втором поколении, надлежало, сохранив традиции и культуру, перейти дальше, к третьему. Но у Ларри оказались другие мечты.

Отец и сын вошли в «Рулс» и, как обычно, выбрали столик под лестницей.

– Ресторан уже не тот, конечно, – попенял Уильям Корнфорд, глядя поверх меню, – но пастуший пирог они все еще подают.

– Как там Беннет? – спросил Ларри.

– Каждое утро за своим столом. Знаешь, ему ведь в этом году будет семьдесят.

– Мне кажется, он вообще домой не уходит.

– Он часто спрашивает о тебе. Ты мог бы зайти после обеда и поболтать с ним хоть пять минут.

– Да, конечно.

Давно работающие в компании сотрудники стали для Ларри второй семьей. Большинство из них по-прежнему были уверены, что со временем он займет полагающееся ему место в фирме.

Уильям Корнфорд внимательно изучил винную карту:

– Разопьем бутылочку кот-роти?

Ларри подробно расспрашивал отца о ситуации в компании, давая понять, что осознает сложность положения и понимает: отцу больше не с кем обсудить свои проблемы.

– Между прочим, склады загружены на полную мощь, хочешь верь, хочешь нет. Но, по правде сказать, я превратился в какого-то чиновника. Вынужден выполнять приказы министерства, а это мне не по душе. Бюрократом я никогда не был.

– Воображаю, как это тебя бесит.

– Да, сдержанности мне никогда не хватало. – Он застенчиво улыбнулся. – Да что я все о себе! Наверняка у тебя своих неприятностей хватает.

– Солдатская доля на девяносто девять процентов состоит из неприятностей.

– А на один процент?

– Из ужаса. Так говорят.

– Ах да, – вздохнул Уильям Корнфорд. – Сражения.

Сам он никогда не служил. Во время Первой мировой остался работать в компании, которая в те годы была единственным поставщиком бананов в стране. Понятно, что к военной службе Ларри отношение у него было сложное. С одной стороны, сын покинул компанию в трудный час. Но с другой, он – вклад их семьи в общее дело.

– Так что, Маунтбеттен присматривает за тобой? – спросил его отец.

– Да ну, я просто мальчик на побегушках, только называюсь позвонче.

– И все же я не хочу, чтобы ты пострадал.

Эту должность ему выхлопотал отец. Если Ларри не может оставаться под крылышком «Файфс», пусть хотя бы отсидится в безопасной лондонской штаб-квартире.

– Похоже, – сообщил Ларри, – нашу часть скоро отправят в бой.

И пожалел о сказанном, едва глянув на отца. Стыдно корчить из себя вояку, когда твой отец от тревоги потерял сон.

– Ну, меня-то вряд ли возьмут с собой. Боюсь, я обречен вечно таскать бумажки.

Принесли вино. Отец с обычной учтивостью поблагодарил официанта.

– Прекрасное ронское вино, – обратился он к сыну. – Мы должны выпить за освобождение Франции.

– Как там наш дом, неизвестно? – Ларри имел в виду дом в Нормандии, посреди заповедного леса Форе-д’Ови.

– Кажется, реквизирован немцами, – ответил отец.

Их взгляды встретились поверх поднятых бокалов. Отец и сын одинаково любили Францию. Для Уильяма Корнфорда это была страна великих соборов: Амьенского, Шартрского, соборов в Альби и в Бове. А для Ларри – страна Курбе и Сезанна.

– За Францию, – поддержал тост отца Ларри.

После отмены операции «Рюттер» над Сассексом повисла напряженная тишина. Тысячи солдат, вставших лагерем на холмах Даунс, продолжали учения, предназначенные не столько для поддержания боевой формы, сколько для того, чтобы хоть чем-то их занять. Долгими вечерами выпивалось все больше пива, а теплыми ночами все чаще вспыхивали драки. Июльские грозы миновали, оставив после себя обложную облачность и жаркую духоту. Никто не верил, что операцию отменили окончательно. Все чего-то ждали.

Улучив погожий денек, Ларри, захватив краски и складной мольберт, спустился к заливным лугам на берегу Глинд-Рич. Установил мольберт среди скошенного сена и стал грунтовать доску, которую использовал вместо холста, собираясь запечатлеть вид на холм Маунт-Каберн.

Тем временем на тропинке, ведущей от фермы, показался человек. Ларри присмотрелся: да это же Эд!

– Ну слава богу, хоть одна живая душа! – с чувством воскликнул тот, подходя поближе. – Я тащился с другого конца страны, чтобы повидать Китти, а ее, черт возьми, нет.

– Ты предупреждал ее, что приедешь?

– Я и сам не знал.

Эд встал у Ларри за спиной, глядя на возникающий на доске набросок.

– Знаешь, я тобой прямо восхищаюсь, – заявил он неожиданно.

– Господи, почему? – удивился Ларри.

– Потому что тебе нравится это дело. – Эд мрачно пнул ворох сена. – А мне ничего неохота. Я вечный зритель.

– Ты же хочешь увидеть Китти.

– Это другое. Она вернется только к вечеру. Что мне делать до этого времени?

– Можешь помочь Артуру сгребать сено.

Ларри пошутил, но, к его удивлению, друг охотно принялся за дело. Он ушел на ферму и возвратился чуть позже с легкой тележкой:

– Артур говорит, что я все сделаю не так, но это не важно, потому что сено все равно уже испорчено.

– Надеюсь, ты без меня управишься, – отозвался Ларри.

Эд разделся по пояс, достал из тележки грабли с длинной рукояткой и принялся за работу.

Ларри время от времени отрывался от картины и оборачивался, ожидая увидеть, что друг отдыхает, опершись на грабли, но Эд продолжал трудиться. Стройное крепкое тело поблескивало капельками пота, он работал в таком темпе, что дал бы фору любому фермеру. Сметав копенку высотой по колено, он закидывал сено в тележку, которую тянул за собой. Каждый взмах вил сопровождался коротким уханьем.

Внимание Ларри было приковано к цепочке ближних деревьев и круто поднимающейся за ними местности, увенчанной округлым выступом – холмом Маунт-Каберн. Кисть двигалась быстро, сводя пейзаж к основным элементам, превращая землю и небо в равновесные массы, одна из которых накрывает другую гигантской чашей. Отроги холма встречаются с рассеянным солнечным светом под разными углами, превращаясь в вытянутые треугольники различных тонов. Ларри брал коричневые, красные и желтые тона и наносил грубые короткие мазки, торопясь запечатлеть изменчивый свет.

Когда он снова обратил внимание на товарища, то обнаружил, что в тележке возвышается приличный стог сена.

– Боже мой! – воскликнул он. – Ты же устал. Остановись на минутку, Эд, отдохни.

– Я только в раж вошел, – ответил тот, закидывая очередную копну за высокий борт тележки.