– Киннара, – напомнила я.

В бесчисленных сказках, которые я читала и слышала, киннара мог путешествовать между миром людей и миром богов.

– Да, верно, – с улыбкой кивнул папа. – Поднявшись к отцу, Мелиа поразился красоте его небесных владений: дворцы с многоярусными башнями, усыпанные драгоценными камнями, рвы и бассейны, сверкающие, словно жидкие алмазы, дамбы и мосты, ведущие в вечность. «На земле у тебя будет свое королевство, – сказал Индра сыну, – созданное по образу и подобию моего. Мой небесный зодчий воссоздаст для тебя все, что только пожелаешь». Мелиа, тронутый щедростью отца, не осмелился просить такой же дворец, а попросил только хлев.

– И все? Только хлев?

Рассказ взбудоражил мое воображение.

Папа улыбнулся.

– Да, но из хлева вырос великий храм Ангкор – прообраз всех храмов, которые потом украсили твою родную землю. Как бы ни был прекрасен этот храм, Рами, он лишь скромное проявление нашего божественного дара. Мы способны создавать невероятную красоту, если не боимся мечтать.

Я молчала, воображая папу Индрой, а себя Мелиа.

– Знаешь, почему я назвал тебя Ваттарами? – Он опустился на одно колено и заглянул мне в глаза. – Потому что ты – мой храм и мой сад, моя священная земля, и в тебе – все мои мечты. – Папа задумчиво улыбнулся. В этот предрассветный час он позволил себе, как прежде, предаться размышлениям. – Наверное, каждый отец и каждая мать видят в своем ребенке только самое чистое и прекрасное. Но я хочу, Рами, чтобы и ты увидела это в себе. Каким бы уродливым и жестоким ни казался мир вокруг, я хочу, чтобы ты всегда знала: любой, пусть даже самый слабый, проблеск красоты есть земное отражение обители богов, рая. Он существует, Рами. Нужно только вообразить его, не бояться мечтать. Он внутри тебя, внутри всех нас. – Папа выпрямился и еще раз медленно выдохнул. – Я вижу его все время.

Папа взял меня за руку. Поднявшись по ступеням, мы встали лицом к пруду. В воздухе разливалось утро, рассеивая туман, и с каждым вдохом передо мной все отчетливее проступали лотосы, словно невидимый художник аккуратными мазками наносил их на полотно. Мой небесный зодчий воссоздаст для тебя все, что только пожелаешь. И хотя я не могла выразить это словами, в глубине души я чувствовала: небеса воплотили мою мечту – такой настоящей, такой осязаемой была красота вокруг. Будто кто-то провел нас сквозь врата рая. Я знала: мы приехали сюда не случайно.

У ворот раздались шаркающие шаги. К нам медленно приближалась сгорбленная фигура. Мое сердце встрепенулось.

– Старичок? – вырвалось у меня.

Однако это оказался старый уборщик с метлой в руках. В каждом храме есть такое неприметное, полузабытое создание. Зачастую какой-нибудь нищий старик, который на пороге смерти чувствует, что поддерживать чистоту в храме – его последняя возможность снискать милость богов. Своим трудом он надеется заслужить лучшую жизнь после перерождения. Уборщик шел, согнувшись, словно подметал этот храм всю свою жизнь, напоминая рака-отшельника.

Папа сбежал по ступеням.

– Позвольте помочь вам, – сказал он, предлагая уборщику опереться на его руку.

– Благодарю, Неак Анг Мтях[26].

Уборщик назвал папин титул – он знал, кто перед ним. Откуда? Несколько раз за время нашего путешествия люди оборачивались и удивленно смотрели на нас, услышав «королевский» язык. Папа предложил использовать его как можно реже, чтобы не привлекать внимания. Он не успел сказать уборщику ничего, что выдало бы его королевское происхождение. Как тот узнал? Может, он из тех таинственных мудрецов, что способны заглянуть человеку в душу и понять, кто он такой?

Старик сложил ладони и поднял их ко лбу, изо всех сил стараясь выказать папе свое почтение, но из-за сгорбленной спины его голова доставала только до папиной груди.

– Я восхищаюсь вашей поэзией, Ваше Высочество, – сказал он и прочел:

– Я читал его много лет назад, – с улыбкой пояснил уборщик, – когда его напечатали в журнале «Цивилизация». – Он склонил голову набок, чтобы посмотреть на папу. В его взгляде были одновременно благоговение и изумление. – Поверить не могу, что Ваше Высочество здесь, передо мной.

Папа улыбнулся, слегка смущенный:

– Позвольте все же помочь вам.

Одной рукой он забрал у старика метлу, а другой взял его под локоть.

– Благодарю вас. Я просто посижу здесь.

Он опустился на ступени молитвенного зала.

Я подошла и поприветствовала уборщика сампэах. Он сделал сампэах в ответ и, странно посмотрев на меня, добавил:

– А вы, должно быть, дитя из сна.

Я в недоумении взглянула на папу, но он лишь пожал плечами. Кажется, он был рад, что уборщик теперь разговаривает со мной.

И тут меня осенило: он имел в виду стихотворение! Старик просиял.

– Рад познакомиться с вами, Принцесса.

До чего же он похож на Старичка, подумала я. Этим своим «Принцесса», почтительной вежливостью, озорной улыбкой. Что сказал тогда Старичок? Когда любимый цветок вдруг исчезает…

– Покойный настоятель… – начал уборщик дрожащим, полным печали голосом. Затем остановился, взял себя в руки и начал рассказ заново: – Досточтимый Учитель, бывший, как и я, поклонником вашей поэзии, Ваше Высочество, часто привозил разные литературные журналы из Пномпеня. На протяжении нескольких лет я знакомился с вашими стихами. Иногда вместе со стихами печатали фотографии. Я сразу узнал вас, когда увидел вчера. Глаза единственные меня не подводят. А все остальное… Как видите, Ваше Высочество. – Он махнул рукой, показывая на свое тело, и вздохнул.

– Вы были здесь вчера? – поразился папа. – Я вас не видел.

– Я был в павильоне для медитаций. Вы только приехали, и с вами шли солдаты. Лучше не попадаться им на глаза, быть невидимым.

– Я всю жизнь стремился быть невидимым, но пока не преуспел в этом, – с улыбкой ответил папа. – Даже здесь меня узнают.

Уборщик покраснел.

– Простите меня, – виновато сказал он. И тут же, словно его вдруг посетила какая-то блестящая мысль, добавил: – Угодно ли вам взглянуть на павильон для медитаций?

Я проследила за его взглядом. На берегу пруда за баньяном виднелась простая деревянная постройка. Я видела ее накануне, но меня так поразили своим великолепием молитвенный зал и ступа, что я не обратила на нее особого внимания.

– Лучшего места для раздумий и поэзии не найти. Там можно быть невидимым, – кротко добавил уборщик.

– А нам… нам можно? – колебался папа. – Можно взглянуть? Я бы не посмел даже мечтать о таком, если бы монахи… – Он осекся, и улыбка сошла с его лица. Он не хотел упоминать монахов – это вышло случайно.

Уборщик кивнул.

– Да, в этот час монахи обычно медитировали. – В его голосе снова послышалась печаль. Он попытался встать, и папа подал ему руку. – Но теперь их нет, они будто растворились в тумане. Если Вашему Высочеству угодно, я покажу.

Мы сняли обувь и поднялись по четырем невысоким ступеням. Старик открыл деревянные двери тяжелой отмычкой, которую носил на запястье. Внутри было темно и сыро, в тесном пространстве разливался душный запах благовоний. Папа откинул крючки и раздвинул ставни. Из окна открывался вид на пруд и болото с лесом, такой безмятежный, что мне показалось, будто я смотрю на картину.

– Еще одна история… – тихо проговорил папа, глядя на стены и сводчатый потолок, расписанные лаковыми красками – золотой, черной, красной.

– Да, это сцены из джатак, от рождения Будды до Просветления, – сказал уборщик. – Вы знаете, Принцесса?

Я кивнула, и он, кажется, обрадовался. Повернувшись к простой деревянной скульптуре Будды в углу, старик опустился на колени и трижды поклонился, каждый раз касаясь лбом пола. Мы с папой последовали его примеру.